Так раз и поросенка спасла: заложила его сеном. Немцы приходят, тычут в сено, орут: «Матка, рус солдат!» Я ему: «На, ищи!» Не стали, гады, — торопились, видно, очень куда-то.

А раз, девушки, вела я партизан за семь километров, да все лесом Их звали, как сейчас помню, Леня да Саша. С Алма-Аты они были, Саша был ранен в левую ногу, легко, правда, ранен.

Вывела я их на наш большак, и ушли они с богом. Куда пошли — не знаю. Спасибо сказали и ушли.

III. Рассказы об оккупации и фашистском плене

1. Пришли немцы в первый раз

В войну наша деревня была между своими и немцами. Партизан у нас было много. Немцы от нас были три версты, и наши недалеко. Разведка наша почти каждый день приходила. Рад, рад, когда наша разведка придет. Тут уж веселье на душе.

Как наши партизаны постреляют в них — немцы поедут в деревню, орудие тащат. В нашем поле часто сшибались. Такая стрельба была — прямо страсть.

Пришли немцы в первый раз, ну, думаем, — всем погибель. Они все пьяные, дверь ногой распахнули и спрашивают:

«Русь солдат есть?» — «Нету», — говорю. «Куры есть, яйки есть, масло есть?» — «Нету», — говорю. «Врешь!» — «Ищи, — говорю, — проклятый».

Он забрал лампу со стола. Я говорю: «У меня и есть одна».

Все равно забрал, проклятый. Забрал луку целый мешок. В печке два хлеба было, и те забрал. Я было хотела не дать ему. «Мне, — говорю, — самой надо». А он меня как пихнет! А другой немец вошел в избу, давай в шкафах рыться.

Рукавицы да валенки искал, да ничего не нашел, проклятый. Мы со стариком для партизан все попрятали.

2. Что у нас в селе немцы творили

Помню, пришли к нам немцы в село, ворвались, как волки голодные, жадные. Грабили, что и говорить! А людей как мучили! Вспомнить страшно, сейчас даже спину сводит.

Помню, вздумали раз немцы развлекаться — взошли в курятник. Я — за ними, а старшой наган мне к виску приставил: «Молчи, матка!» И давай они кур гонять да целиться в них. Так и укокошили всех и ни одной не взяли. Видно, не голодные были.

Но что это — это ведь тварь. А вот людям досталось! Стоял у нас амбар за домами, на самом-то краю. Вот пригнали, помню, наших пленных красноармейцев и загнали туда. А у них раненых было много. Есть им почти не давали, а били, говорят, каждый день. Вот наши бабы не стерпели, помочь решили. Спекли потихоньку ночью хлебушка, картофелин набрали. А как к амбару подойти? Решили так сделать дело. Одна с часовым говорить стала, а ребятишки с другой стороны в подкопу и сунули все. Говорят, подкопано было и кто-то носил им картошку. Но немцы все же вызнали это потом… Пришли вечером за этими бабами солдаты, повели к начальнику. А ночью баб наших туда троих заперли и зажгли этот амбар. Сколько криков было, мы плакали все, а немцы разгоняли нас: «Партизан! Партизан».

Но ничего, отыгрались потом их подлости, заплатили за кровь нашу!

3. Про дочку Тамарочку

Пошла я как-то овес жать. Раненько сжала его, меня и спрашивают: «Что, тетка Олена, ты с росой-то пришла?» А у меня сердце болит что-то. Пришла домой, хожу по избе, а сердце только не скажет, грустит, ноет…

Ай, думаю, вазуза[10] какая; ни шатко, ни валко, ни на сторону! Только к двери подошла, вдруг кричат: «Самолеты! «Самолеты!» Я за ручку — хвать!.. А он ж-ж-ж-ух! Изба вся как пошатнется! Встала я к стенке, а бомба еще ж-жик!

Когда очнулась немного, крик, визг! Слышу, кто «Оля», кто «Олечка», кто «мамочка» зовет — это Женя и Оленька кричат. А на меня табуретка упала и балка ухнула. Развернуло меня — и под кровать! Вот под кроватью пролежала без сознания. Потом меня отрыли. Когда достали меня, черная я была вся только и кровь шла носом. Ну, ничего, полежала я суточки и встала. Перешли к бабушке жить, а перед октябрем и дочку Тамарочку убило.

Была это у меня мясорубка новая. Доченька и стала ее пробовать, а я дрова в печку клала. Присела я только щепочки подобрать, снаряд и разорвался. Здесь меня — р-раз! Я и думаю, жива я или нет? Значит, тут та-та-та… Все и побежали, а я и встать не могу, кричу: «Тамарочка». А она меня: «Мамочка! Ох!» Она сразу — бряк! — и упала. Я встать не могу, ползком, ползком к ней. А она охнула и упала. И все тут.

4. Немцы пришли

Вспоминать о тех временах тяжело, да и памяти дюже нету. Семнадцать месяцев душегубы мучили нас. Два раза, окаянные, захватывали нас под свою власть, потом совсем освободили нас сынки наши — красные армейцы…

Расскажу вам, детушки, как сноху они мою убили с сыном. Сидели мы в землянках. Наша землянка вырыта была в самом берегу реки. Начались бои, они (немцы. — А. Г.) стали наших деревенских ловить. Сижу в землянке, со мной четверо малых ребят. Снежком запорошило тропку в землянку-то. Я и говорю ребятам своим: «Не ходите вон. Не кажите следу». Это и спасло нас, а то бы не быть живым. Сидим сутки, другие, третьи, пять ночей пересидели уже — и не помню как! Слепнуть начали, передрогли. Вылезаю — и глазам своим не верю, светопреставление какое-то: кучи тел человеческих навалены! Самые бои здесь шли: они укрепились в нашей деревне, а наши в кустах вон были!

Гляжу — на том конце деревни груда тел, и все наши деревенские — и старые и малые. Одна молодушка в грудь убитая, а у ней на руке ребенок шести месяцев пристреленный. По два, по три годика ребятки, и женщины, и старики по восемьдесят лет — я сразу и обмерла.

Поглядела — сношка моя валяется, а с ней сынок ейный, семнадцать годов. Бабы наши увидели тоже — оттащили, уговаривают: зачем, дескать, к черту на рога лезть, надо хорониться пока от них до поры до времени. Тут и узнала я, что неспроста они так озверели у нас: набольшего у них убили и его двух офицеров из главных, а вожака-то ихнего убила сестра моя, та, что была партийной и председателем колхоза до них работала. И ее я нашла мертвой, и всю семью вместе с ней. Они, злодеи, как нашли своих главарей