мне одно? — Я указываю на пиво Рен, а затем улыбаюсь барменше. Она привлекательна, ей под тридцать, но в ее глазах есть блеск, который я видел раньше. Она не какая — нибудь беспечная женщина. Как и многие другие, этот мир не был добр к ней. Лас — Вегас стал особенно тяжелым местом для жизни. Люди, которые сделали его своим домом, должны быть толстокожими.

Барменша приподнимает бровь, смотря на Рен, и поворачивает голову в мою сторону. — Он к тебе пристает?

Рен улыбается женщине, как будто у нее появился новый лучший друг, когда я хмурюсь. Из груди Рен вырывается смешок. Я вздыхаю, зная, что ей нравится даже малейшее проявление моих эмоций. От этого трудно отучиться. Я скрывал свои чувства так чертовски долго, что не знаю, как вернуть их обратно. Но я пытаюсь.

— С ним все в порядке. Как с комаром над ухом.

Барменша кивает, затем продолжает наполнять пинту. Она шлепает стакан на стойку передо мной, и жидкость выплескивается через край.

— Дай мне знать, если тебе понадобится что — нибудь еще, милая, — говорит она Рен, прежде чем повернуться ко мне. — С вас десять долларов.

Как Рен заплатила за свое? У нее нет денег. У оставшихся чемпионов есть команды в нашем распоряжении. Нужна машина, позвони своей команде. Нужны деньги, одежда, вертолет — позвони своей команде. У Рен этого нет. Она была одна и уже много лет добивалась своего. В какой — то степени я понимаю, каково это, но деньги не имеют значения в моей ситуации.

Я достаю немного наличных и перекладываю их через стойку. — Я заплачу за нее.

Барменша забирает деньги. — Нет, я за нее заплачу.

Брови Рен приподнимаются, и я снова начинаю скрывать свои чувства. Трудно удержаться от улыбки при виде ее озадаченного взгляда. Рен понятия не имеет, насколько сильно она повлияла на людей, наблюдающих за Олимпийскими играми. Она настолько далека от мира телевизионных трансляций, что ей, вероятно, никогда не приходило в голову, что люди знают, кто она такая. Однако это больше, чем простое признание знаменитости, они восхищаются и боготворят ее. Она представляет обычных людей, тех, кого вовлекают в игры без их согласия. Видеть, как она соревнуется с подготовленными чемпионами и побеждает, вселяет в них надежду.

— Спасибо. Но ты уверена, что не хочешь, чтобы он заплатил? Он может себе это позволить. — Рен слегка смеется и тычет большим пальцем в мою сторону.

— Все в порядке. — Женщина улыбается и направляется в другой конец бара.

Как только она оказывается вне пределов слышимости, Рен поворачивается и свирепо смотрит на меня. — Серьезно, что ты здесь делаешь?

— Я подумал, что мы могли бы кое — что обсудить. — Я провожу рукой по волосам и стряхиваю воду, оставшуюся на них из — за снежной бури снаружи. Они становятся длинными. Когда игры только начались, мои волосы были коротко подстрижены, но с тех пор, как их стригли в последний раз, прошло несколько недель. — И я подумал, что мы могли бы помочь друг другу в этом испытании.

Рен усмехается и закатывает глаза. — Это что, какая — то странная уловка, чтобы заставить меня делать всю работу, а потом ты попытаешься украсть победу у меня из — под носа? — В ее голосе слышится смех, но огонек в ее глазах говорит мне, что она не совсем шутит.

Я никогда не забуду этого. — Нет, птичка, мне не нужно, чтобы ты разгадывала за меня загадку. Я уже знаю, кто такой Кабан.

— Правда? — Рен поворачивается на стуле, свирепо глядя на меня. Ее ноздри раздуваются, ее раздражение из — за того, что она не выяснила это первой, ясно как божий день.

— Не расстраивайся из — за того, что я умнее тебя. — Я делаю глоток пива и замечаю корзинку с арахисом за стойкой. Я протягиваю руку и беру их, кладя орехи между нами, чтобы Рен могла дотянуться. Она хватает один и раздавливает скорлупу в руке, ее прищуренные глаза не отрываются от моих.

— Чрезмерно раздутое эго — конечно. Умнее? Это вряд ли.

Я разламываю скорлупу пополам, вытряхиваю арахис и отправляю его в рот, прежде чем ответить. — Спорно.

Рен открывает рот, но я продолжаю говорить, прежде чем она успевает вымолвить хоть слово.

— Кабан — что — то вроде местной знаменитости или неприятности, в зависимости от того, от кого ты получаешь информацию. У него есть связи в городе с тех времен, когда половиной этого города управляли мафиози.

— Ну и что? Он какой — то головорез? — Рен разворачивает салфетку и сметает на нее крошки от орехов.

— Вообще — то, нет. — Я запрокидываю голову и рассматриваю разноцветные бюстгальтеры, прикрепленные к потолку. Это целый спектр нижнего белья, от практичного белого до красного шелка. Интересно, что бы надела Рен, если бы у нее был выбор. Я моргаю и отвожу взгляд от болтающихся бюстгальтеров. Боги, я никогда в жизни не был так рассеян. Рен заставляет мои мысли плыть по течению, ошеломляя меня «что если» каждый раз, когда я рядом с ней. Что, если бы мы встретились на улице или если бы я зашел в тот бар, в котором она работала в Чикаго? Что, если бы мы были просто нормальными людьми с шансом жить нормальной жизнью? Нас бы по — прежнему тянуло друг к другу? Было бы столь же сильным ноющее желание, которое я испытываю всякий раз, когда она рядом?

ДА.

Я знаю, что, несмотря ни на что, я бы хотел эту женщину. Если бы она была просто человеком, это, вероятно, сделало бы все намного проще. Именно ее яростная решимость и гордость привлекают меня каждый раз, когда я смотрю на нее. Не говоря уже о том, что она чертовски сногсшибательна, с ее длинными темными волосами и темно — синими глазами, которые скрывают секреты вселенной. Даже сейчас, когда она выглядит промокшей, с пружинистыми завитками ее волос, примятыми и мокрыми, и нелепостью ее одежды, я не могу оторвать от нее глаз.

Орешек попадает мне на щеку. — Эй. Ты все еще со мной?

— Ты только что швырнула орех мне в лицо?

Губы Рен плотно сжаты, как будто она сдерживает смех. Она пожимает плечами, и я качаю головой, прежде чем снова надеть свою бесчувственную маску. Мы оставили дронов за пределами бара, но это не значит, что повсюду нет глаз и ушей. Может, здесь и нет камер, но я говорю достаточно тихо, чтобы слышала только Рен. Ей