Ну, я кивал, конечно.

– Еще есть постройка такая, похожа на консервную банку. Что-то такое диснеевское. И вся она блестит! Очень красиво!

– А музеи какие есть? – спросил я.

– Тебе с динозаврами понравится. Или с машинами. Есть и тот и другой.

– Долбаеб, – сказал отец. – Еще про телок восковых пусть скажет.

– А, ну и с куклами из воска есть, но сам я не был.

– А обсерватория есть? Я хочу в обсерваторию! А театры?

– О, есть обсерватория! И театры есть какие-то! Все есть!

– На Родео-драйв съездим с тобой, – сказал отец. – Там все буржуйское, ужас что такое. Купил что-нибудь – всю жизнь в долгах, всю жизнь хуй сосешь потом. Еще в научный центр надо. Вот это дело. И музей искусств вроде не паскудный у них.

Отец закурил, индус покосился на него неодобрительно, однако ничего не сказал, может, у них тут было принято чаевые таксистам за такое оставлять? Я б засунул доллар ему в шапку.

И, блин, какая у папашки была серьезная пачка долларов – сам бы не увидел, ни за что бы не поверил.

– Русские? – спросил индус.

– Да.

– Москва?

– Не-а. Снеж-но-горск.

Индус пробормотал что-то такое невразумительное, отец скривился, а я засмеялся.

– Ну и ладно, мы ваших названий тоже выговорить не можем. А вы откуда?

– Калькутта.

Что-то среднее между калькулятором и барракудой. Я даже растерялся чуток.

– Понятно.

– Здесь всех много, всем рады.

Я посмотрел на отца. Знали б они его – никогда б визу не дали.

А еще я в Диснейленд хотел, но как-то уже стыдно было в этом признаваться, так там и не побывал. Я вполуха слушал болтовню прикольного индуса и смотрел в окно. Солнца было так много, что глаза тут же стали больными, я все время их тер. В машине было ужасно жарко, я обмахивался открытой ладонью и хватал воздух.

В каком-то смысле этот город ангелов был адом. Я спросил у отца, почему тут так жарко зимой.

– Тут нормально зимой. Как у нас, когда летом жарко. У тебя акклиматизация просто.

Все вокруг было странным, казалось картонным, я в это не верил, как в английскую речь. Были пальмы, настоящие, как на «Баунти», со взъерошенными такими шевелюрами. Верхушка как кисточка, если долго возить ею по бумаге. Дают они кокосы или нет? А если дают, то срывать их можно? Вдалеке было много небоскребов словно из серебра и меди, они купались в солнце, и оно заставляло их блестеть. В остальном мне казалось, что дома тут скорее приземистые. Архитектура была странной – много всего ребристого, одно не сочетается с другим, так, мне казалось, часто бывает на юге. Было много бежевого, много грязно-желтого, каких-то архетипических цветов курортного, солнечного города.

Да господи боже мой, мне даже пахло солнцем, всякая моя мысль была о нем, оно из моей головы не убиралось.

А издалека небоскребы были похожи не то на зажигалки, не то на мобильники, такой был в них лоск, такой хай-тек, или что там. Все было в жарком тумане, я считал пальмы, и сердце у меня подскакивало в груди, когда мы так быстро проносились под очередным нагретым бетонным мостом, мне казалось, он от жары расплавится, он на нас упадет.

– Каменные джунгли, – сказал отец. – Но по ночам тут красиво. Как будто пожар.

Мимо нас проехала черномордая, белобокая ментовская машина – ну все, совсем кино, так я подумал.

– Живете в Даунтауне, – сказал индус. – Как будто неплохой район, но ночью там неуютно. Как только клерки расходятся.

На клерках тут все держалось.

– А что там? Бандиты?

Слово, которое он сказал, я вообще не понял, удовлетворился тем, что если вокруг будут одни бандосы с пушками, то это даже интересно. Чем дальше мы продвигались к центру города, тем выше и внушительнее казались мне стеклянные коробки.

– А я думал, в центре всегда элитное жилье.

– Ну, я тоже. Не, тут неплохо. Но мы с тобой могли бы позволить себе жилье и получше. Я выбирал по сестрам и братьям, чтобы их было много, походил там, поговорил с ними.

Братишки и сестрички – вот что чудно. Во-первых, всегда предупредят об опасности, если пожар там, или ураган, или землетрясение, или воры, а во-вторых – ну вдруг я ни с кем не подружусь.

Лос-Анджелес в целом был как понтовый, но пропитой и изрядно скурвившийся красавчик. Списанная в утиль кинозвезда, как-то так.

В нем было что-то южное, по моему разумению даже совсем не американское – эти кремовые домики и зелень, было в то же время и нечто до боли киношное – тачки, закусочные, маленькие магазинчики и гипермаркеты.

Все это вышибло из меня дух, я вообще-то едва дышал, каждая вывеска была как откровение. Английские и испанские слова, незнакомые до тоски. У меня в голове все время крутилась песня про подмосковные вечера, хотя я ни одного вечера там не провел, если не считать вечер в Шереметьево, конечно.

И вот мы доехали, а выйти из машины теперь значило попасть во всамделишный Лос-Анджелес, в мой новый дом.

– Тут и кинозвезды бывают иногда. По утрам, – сказал индус.

– Круто.

Отец расплачивался с ним, а я выскочил из машины.

– До свиданья! Спасибо!

Асфальт казался нагретым, и думалось мне – сейчас станет рекой какой-то лавы, такой жаркий и серо-черный. А сколько было стекла, мне сразу вспомнились те репортажи про самолеты и небоскребы, про то, как все посыпалось – от этого тоже стало неуютно.

Я теперь жил в большом городе, это Снежногорск никому не был нужен, а здесь могло случиться что угодно. Нужно быть настороже, я так решил.

Рядом с небоскребами дом наш казался совсем маленьким, и все в нем было причудливым. Вроде бы та же бетонная коробка, а совсем другого типа – уже чужие длинные окна, странные пожарные лестницы, выступающая вперед платформа на крыше, какая-то другая серость, какая-то другая мрачность. На первом этаже нашего дома был какой-то отстойный, бесхитростный ювелирный магазин с желтой вывеской. Крупные буквы шли прямо по лимонной арочке над дверью, черные, а мне ведь хотелось, чтобы ночью они горели.

Все здесь было странным, как во сне, и я не мог испытать восторга, потому что ничего моего тут не было. Через дорогу, у лавки, смеялись две девочки-цветочницы, одна покуривала, другая перехватывала волосы резинкой, а позади них были розы и орхидеи, и все такое. Я не верил даже в живые цветы.

Отец сказал:

– Все, пошли, после на баб поглядишь. Что