Шрифт:
Закладка:
Про музыку, науки, звезды – ему все было интересно, а когда набегавшиеся мелкие Петерсены присоединялись, Нина устраивала «театр у микрофона»: пересказывала им сказки, фильмы и книги, прочитанные и просмотренные когда- то в детстве. Конечно, для местных все поведанное виконтессой было фантастикой, но слушали дети, а иногда и взрослые, с огромным интересом.
В такие моменты Нина расслаблялась и тоже получала удовольствие. Ей нравились публичные чтения в прошлом: это была одна из требуемых начальством форм взаимодействия с читателями, и Розанова довольно часто проводила у себя в библиотеке такие собрания как с детьми, так и со взрослыми.
Она заваривала чай, покупала недорогие печенья или пекла пироги, некоторые посетители приносили свое угощение, и в компании единомышленников велись разговоры о прекрасном и духовном. Хорошо сидели…
К сожалению, с годами библиотеки стали терять популярность, уступая играм и интернету, проигрывая технологиям в зрелищности и доступности, тем более, что госфинансирование неуклонно сокращалось: фонды не пополнялись или пополнялись макулатурой, а не литературой, вкус публики тоже менялся в сторону лозунга «пипл схавает», и так далее…
Грустно, но что поделать. Нина до пенсии- то не доработала еще и поэтому: из- за снижения посещаемости библиотеки закрывались (или укрупнялись), сотрудники сокращались. Начальство предпочитало молодых бойких пользователей ПК, предпенсионеров отправляли в отставку – так или иначе.
Как бы ни было обидно, пришлось смириться, уйти, но тогда заболел муж, и Нина приняла реальность: не рвать же на себе волосы! Дело прошлое, отболело.
Глава 20
Возвращаясь к Лейсу и иже с ним. Помимо обработки статистических данных, Нина много гуляла в компании молодежи. Вообще-то, она всех здесь воспринимала как молодежь: против Нининых шестидесяти «с хвостиком» местные были юнцами и юницами, грубо говоря.
Даже то, что тело Нинель было подвержено присущим двадцатипятилетнему возрасту особенностям и возможностям, душа- то в нем пребывала прежней Нины, то есть, российской пенсионерки – степенной, спокойной, малоэмоциональной.
Она не впадала в экстаз от блестящих от пота торсов охранников на тренировках, не скакала дурной козой среди луговых цветов, не восторгалась красотой морского пейзажа до визга, хотя дух от водного простора захватывало…Ну, есть и есть…
Образ мэра, не к месту иногда всплывавший в памяти, попаданка решительно отгоняла прочь, не давая воли воображению и неуместным в ее положении мечтам.
* * *
Так вот, о прогулках по окрестностям, к которым виконтесса пристрастилась. Почти каждый день она куда- нибудь ходила: то в Хесне, то в лес, то к пустынному побережью на востоке, и только в Ойструп и Варенге дойти не решалась. Не готова была госпожа земель встретиться лицом к лицу с подданными, исключая рыбацкие семьи. Вот не могла и всё.
«Дождусь полной картины по крестьянским хозяйствам, осознаю, и осенью, после сбора урожая и сдачи оброка и налогов, «пойду в народ» – уговаривала себя попаданка. – Чего сейчас людей тревожить? Пусть работают, Ларс, надеюсь, немного чего наговорил… Мне же программу- минимум надо подготовить, просто так- то чего встревать?»
Местный климат и рельеф для пеших прогулок очень подходил: не жарко, ровно, пространство открытое, видно далеко, чужих нет, безопасно…
Если бы не ветер, вообще лепота! Он был константой здешней реальности, к большому сожалению иномирянки, не любившей это природное явление ни в одно время года. Но, как говорил навозный червяк из анекдота, «родину не выбирают». Смирись, милая.
Во время мини- путешествий с мелкими Петерсонами и Лейсом (иногда к ним присоединялась Айрис), Нина размышляла о том, как жить дальше, на чем деньги зарабатывать, что развивать, а от чего отказаться, заодно флору и фауну изучала.
Почему столь серьезные мысли ее одолевали? Да все просто: за земли надо платить казне, а налоговые каникулы, предоставленные властью, явление одноразовое, меж тем инертность мышления и образ жизни ее подданных – фактор постоянный и непреложный. К этому выводу она пришла, анализируя данные по людям и хозяйствам, собранным Борами.
Если не растекаться мыслею по древу, то получалось следующее: в трех деревнях, доставшихся ей, проживало сто двенадцать человек, из них – шестьдесят женщин и пятьдесят два мужчины, от младенцев до стариков, к которым тут относили тех, кто дожил до ее прежнего возраста.
Соотношение интересное - почти «каждой твари по паре», однако радоваться было нечему, поскольку работоспособных, несмотря на принятое в этом мире правило «Научился есть сам – уже работник», было гораздо меньше.
Дело в том, что сельское хозяйство – тяжелый труд, и как бы те же мальчишки или женщины ни кныжились, поле вспахать, засеять, убрать и прочее без здорового мужика, тягловой скотины и нужного инструментария весьма проблематично.
И тут начиналась проза жизни: надел мог получить только мужчина, у женщин без сына, даже младенца, его отбирала община. Сам надел определялся из расчета два акра (восемьдесят соток примерно) на душу, и за него следовало внести господину плату – десять далеров в год, не считая оброка: или одну четвертую от урожая, или еще пять серебряных крон, которые крестьяне могли заработать любым иным способом. А еще покупка дров у хозяина…Математика так себе…
Плюс, имела место быть община, которая ежегодно перераспределяла наделы, регулировала использование пастбищ, решала внутренние вопросы деревенской жизни, с одной стороны, уравнивая права жителей и не давая голодать совсем сирым и убогим, с другой – тормозила инициативу в реорганизации отдельных хозяйств. Ну, у Нины создалось такое впечатление по уклончивым комментариям Лейса и смутным воспоминаниям из истории средневековой Европы (почему- то).
Помимо проблем с наделами и влиянием общины был еще запрет на увеличение пахотных площадей из- за статуса королевских охотничьих угодий, которыми, можно сказать, считались все земли Фалькстара.
Отсюда и отсутствие барщины – в данной местности, по крайней мере: не было королевских полей – не было и массовой отработки, обслуживание приезжих охотников можно за таковую не считать.
Более того, хоть речь и шла о десяти далерах за надел, фактически, продать что- то из выращенного, чтобы набрать эту сумму, крестьяне не могли, потому что на остров массово не допускались торговцы извне. А те, кому корона дала право на закуп, творили, по мере своей испорченности, что хотели.
Вот и сделали здешние аграрии закономерный вывод, и придерживались его, как могли: растили, что росло, сдавали сборщикам податей натурой, чтобы те переводили сданное в деньги по определенным казной ценам, на том и расходились до следующего года.
Подкупали крестьянские бонзы казначеев или нет, неизвестно, но из года в год общая сумма сборов колебалась от трехсот до четырехсот далеров
