в её чулане до сих пор пылится старая, но еще не ссохшаяся шестиструнка, которую она может немедленно принести для аккомпанемента густых и пестрых мужских голосов.

Нюрку в тот же миг спровадили за музыкой, и не успел никто после очередного вливания и крякнуть, как она вернулась.

— Ну, метеор, метеор! — похвалил прыткую бабу Суворов.

Довольная и раскрасневшаяся Нюрка протянула Евгению пыльную гитару. У гитары не хватало первой струны и дека под грифом возле розетки была чуть надтреснута, однако это обстоятельство нисколько не смутило «маэстро». Он задорно пробежал тонкими пальцами по позеленевшим струнам, крутанул для приличия пару колков и, не дожидаясь особых просьб, тут же затянул «соловьи, соловьи, не тревожьте солдат», до слез растрогав чувствительного Суворова, впадавшего в меланхолию всякий раз, когда речь заходила о соловьях.

— Душевная песня, — сказал он, когда Евгений закончил. Все согласились с ним, и Евгений переметнулся на плясовую.

Как и прежде, пел он фальшиво, гнусавя и проглатывая окончания, но в хмельном бреду это казалось так оригинально, что бабы восторженно смотрели ему в рот, а Ирма, на которую Женька время от времени бросал многозначительные взгляды, даже почувствовала, как вспотели её подмышки.

За «Грицю, Грицю» проскочили уже знакомые всем «Два дубкы», пара-другая современных песен, «Ти ж мене підманула», единственная спетая до конца, в отличие от других, звучавших по куплету — два из-за незнания текста.

Потом Ирма откуда-то извлекла еще поллитру, и Женька, вошедший в роль петуха на насесте, вскоре стал то и дело уединяться с ней в спальне, воспаляя при этом и Нюрку, на которую, как ожидалось, должен был «клюнуть» Саленко. Тот же будто и не замечал её неловких намеков (она ему то руку зацепит, то ногой толкнет, то придвинется вплотную), всё затягивал одну мелодию за другой, переняв после Евгения гитару, или рассказывал о том, какие они замечательные работники и как много они зарабатывали в Иркутске.

В конце концов Нюрка улеглась спать в соседней спальне, а Суворов, мало охочий до баб, побрел с Саленко домой, оставив Женьку тешить изголодавшуюся по мужикам Ирму.

У Пашкина все спали. Один Малой пропадал как всегда в это время в поселке.

— Ну, — подытожил Саленко, — раз пить больше нечего, будем и мы падать.

— Будем, — махнул головой Суворов и тоже отправился в свою каморку, ярко освещенную полной луной.

15

Малой как обычно отправился на остановку в девять вечера.

Из-за белых ночей что в пять, что в девять вечера, что в два часа ночи в Лехнаволоке небо оставалось светло-серым, так что даже читать можно было без боязни посадить зрение, если, конечно, не спишь. Именно в это время с разных сторон на остановку стекалась поселковая молодежь, вернее, то, что от неё осталось, а это, как правило, уже знакомые нам Ира, Даша и Галя.

Приходила иногда еще странная Инна, еще одна Ира, которой едва перевалило за двенадцать, подруга Гали, и две-три малолетки, мальчишки лет по десять из тех, кому уже интереснее якшаться со взрослыми, чем со сверстниками.

Занимались они обычно одним и тем же: курили выклянченные у кого-нибудь сигареты и точили лясы.

Впрочем, сегодня Даша предложила прокатиться по ночному озеру. Уговорила соседа дать им лодку.

— И кто поплывет? — поинтересовался Малой.

— Ты, я, Ирка и Галка, — сразу безоговорочно определила Даша.

Оставшиеся девчонки посмурнели, но ничего возразить не могли: Даша была из всей компании самой старшей — ей минуло двадцать один. Хотели было напроситься мальчишки, но Даша и их отвадила:

— У нас что — пароход? У нас лодка. К тому же не такая уж и громадная.

Малой не возражал. Признаться, он сам никогда еще на лодке не плавал, рос в лесу, к тому же в Карпатах. С детства знал в округе все тропинки, можно сказать, каждый куст, каждое деревце. И хотя лес он очень любил, и здесь тоже чувствовал себя в лесу, как дома, неторопливая прогулка по озеру на лодке была для него чем-то удивительным. На рыбаков в лодках он посматривал с завистью. Должно быть, здорово плыть и плыть по широкой воде под одним только небом…

За анекдотами не успели и оглянуться, как очутились возле озера. Лодка оказалась достаточно вместительной. Даша сразу же взяла руководство на себя:

— Значит, Коля садится на весла, Галка на корму, Ирка на нос, я посередине.

— Почему это я на нос? — запротестовала Ирина. Не понравилось ей быть так далеко от Николая, к тому же за Дашкиной спиной. — Я сяду посередине, — стояла она на своем, — или на корме.

— Сядешь на нос! — упрямо отчеканила Даша, посмотрев на подругу с вызовом.

— Да какая разница! — вмешался в их перебранку Николай. — Садитесь уже, я оттолкну.

Николаю было интересно наблюдать, как девчата препираются, ругаются из-за него, хотя Ирина кипятится зря, он с ней уже встречается, и выходит, у нее перед Дашкой преимущество, хотя ему по большому счету все равно, какие там планы на него строит одна или другая.

Ирине он сразу сказал:

— Губу не раскатывай. Хочешь, будем встречаться, нет — вольному воля.

Ирине ничего не оставалось, как смириться. Ей бы и хотелось встретить такого парня, как Николай: видного, красивого, интересного да влюбить в себя, но как-то не подвернулся никто, а ей уже перевалило за двадцать, уже молодые старухой кличут, замуж пора. Ладно, Дашка. Она толстая, дородная, лицо, что лопата, плоское, губы, как оладьи, расплылись — кто на неё позарится? Но саму ее и фигурой Бог не обделил, и рожицей вышла. Ноги, правда, чуть кривоваты, низкорослая, — да мало ли девчат с такими недостатками замуж повыскакивали, только ей никак не везет на суженого.

Вот и Николай: приглянулась будто ему, ан-нет, не серьезно всё, мимолетом, из баловства. И не уступила бы ему, не поддалась бы на его соблазны и ухаживания, дак Дашка, курица, подле него вьюном вьется, хвост веером распускает. И сейчас вот завелась вокруг лодки, кому, где сидеть, поближе к Николаю пристраивается.

— Вы как хотите, девчата, а я уже сел