в жизни не понимает и считает, что одна она способна трезво оценить ситуацию. Но ведь мы тоже не лыком шиты. Я ведь тоже когда-то такою была. На улице росла, мальчиков любила, пока один из них не повел на вечеринку, не напоил допьяна, а сам с другой сбежал, бросив меня на краю города, у черта на куличках, в компании совершенно незнакомых мне людей, двое из которых потом гнали меня, как собаку, через весь город, думая надругаться.

— Но ведь Роман не такой! — вырвалось невольно у Риты.

— Бросьте, девочка, бросьте. Все они такие. Все. И ваши преследователи, и мои, и Рогов. Вот только есть, правда, одна разница у них и у него (она показала на Рогова дымящей сигаретой). Ваш Рогов — сочинитель. Или хочет им быть. В тайне от всех он строчит свои жалкие серые сентиментальные рассказики, сохнет над ними, страдает. Вот, к слову, когда он действительно живет…

— Я прошу тебя, Марта, прекрати! Ты не в себе, тебе нужно отдохнуть. — Рогов подошел к ней и тронул за плечо.

— Ай, Рогов, уйди! — отбросила его руку Марта. — Не тронь меня! Ты думал, если спал со мною, то имеешь на меня все права? Какие же вы, писатели, идеалисты! А для нас-то переспать с кем-либо — раз плюнуть! Верно, милочка? Вот какие мы — такие! Такими, по крайней мере, вы нас, писатели, изображаете.

— Но это же не так, Марта, не так.

— Ах да, я совсем забыла: вы нам иногда, а то и часто, сочувствуете, жалеете нас. Но только не в жизни, а там, на бумаге. В жизни же мы для вас лишь прототипы, следствие неустройства общества или дисгармонии мира. Мы, реальные, сущие, для вас лишь материал, глина, из которой вы лепите все, что вам угодно, все, что вам в голову взбредет. Не так ли?

— Марта!

— Что «Марта»? Что? Не нравится? Правда глаза колет? Но ведь так оно и есть: в большинстве своем вы нас используете. Вы вообще всех используете. Вы даже не можете оставить в покое лежащий на земле лист, валяющиеся под ногами камни. Деревья и облака, черви и пчелы по вашему желанию вдруг начинают говорить и думать. Всё, всё, к чему вы прикасаетесь, умирает. Умирает, потому что становится нереальным, ирреальным, потусторонним. Во всё, во всё вы вторгаетесь: в чужую жизнь, в круговорот веществ в природе и даже — даже! — в течение времени! Вы разрушители, колдуны, вы даже хуже Пифии, ибо заставляете человека своими прорицаниями ожидать, надеяться, верить во что-то, в то, что даже вам часто видится неясным и расплывчатым. Я на все сто уверена, девочка, что и вам Рогов внушил нечто подобное. Утешил вас, как утешал три года меня, а до меня еще кого-то. Но тем-то и отличаются от всех остальных сочинители, что им ни верить, ни доверять нельзя. Будьте уверены, убьют вас или сами умрете, он сразу же бесподобный рассказик настрочит. И всё там будет чинно и гладко. Он в нем и любить вас будет безумно, и ласкать страстно, и переживать, если что с вами случится так, как никто из нормальных людей никогда не переживал: «И мал и мерзок — не так, как вы — иначе!». И цветочки положит на вашу могилку не какие-нибудь обыденные, а самые что ни на есть экзотические, какие у нас и не встретишь, а если нет, то всё равно свежие и непременно дорогие, да еще с приписочкой: мол, она их сильно обожала…

— Марта, Марта, я прошу тебя прекратить! — не смог больше терпеть её издевательств Рогов.

— А, зацепило? Все-таки не окаменело-то у нас еще сердечко. А я думала, Рогов, на тебе можно смело ставить крест. Выходит, рано я тебя списала?

— Марта, ты давно знаешь меня, мои привычки, мой характер. Знаешь, как я к тебе отношусь, — как можно сдержаннее произнес Рогов. — Но если ты вернулась, чтобы перевернуть здесь всё вверх дном, сразу прошу тебя: лучше уйди. Сейчас. Пожалуйста. Я тебя очень прошу.

— Вот. Что и требовалось доказать. Выходит, я тебе только мешаю. Замечательно. Вот плата за долгие годы моей любви. За годы наших светлых дней и жарких ночей. Я тебе очень благодарна.

Марта демонстративно поклонилась Рогову.

— Марта, ты опять всё ставишь с ног на голову. Я же совсем не это имел в виду. Ты меня просто не поняла.

— Я правильно тебя поняла, Рогов. У тебя появился выбор, и ты его сделал. Не смею дольше задерживаться. Милуйся тут со своей новой подружкой, больше вам мешать не буду.

Марта подошла к столу, взяла недопитый бокал вина, залпом осушила его и, бросив напоследок: «Счастливо оставаться», вышла, громко хлопнув входной дверью.

8

Наступила гнетущая тишина, и Рогов сразу почувствовал на душе какой-то смутный осадок. Ему вдруг сильно захотелось выпить чего-нибудь покрепче, бьющего в голову. Он достал из бара початую бутылку водки.

— Будешь? — предложил Рите.

— Нет.

— А я выпью.

Рогов налил себе немного в рюмку.

— Господи, что ж так нелепо всё происходит? — невольно вырвалось у него.

Рита тут же поспешила извиниться за всё, но он совсем не винил её.

— Не всё ли равно, — сказал, — когда произошел этот разрыв, рано или поздно мы с Мартой, наверное, разбежались бы. Вы, может, только ускорили его.

Роман говорил, стараясь избегать ее взгляда. Но Рите достаточно было и одного выражения лица Рогова, чтобы понять, какая внутренняя борьба идет в этом человеке. И во всем, что произошло сегодня с ним, Рита обвиняла исключительно себя. И это обвинение было острым, потому что практически она ничем не могла ему помочь. Могла только извиниться перед ним, и она извинилась, потому что это было необходимо прежде всего ей самой. Рита сказала:

— Но я совсем не хотела этого.

— Может быть, никто этого не хотел, — сказал Рогов, — но сожалеть слишком поздно.

Рита посмотрела на Рогова. Он избегал её взгляда, как будто хотел остаться один, и ей ничего более не оставалось, как уйти.

— Я, наверное, тоже пойду, — сказала тогда