– Вам молитвы точно не нужны. Вы самый настоящий святой, – откликнулась миссис Диллон.

– Она говорит правду, – сказала Анджела, вставая и подходя к доктору Пауэру.

– Нет. Я самый настоящий лжец, вот и все.

– Что вы ей сказали?

– Я сказал, что провел у них целую неделю, проверяя санитарное состояние комнат, и что у меня есть приборы, способные обнаружить яд за милю. Но в отеле Диллона ничего такого не нашлось. Я объяснил, что с наступлением холодов людям часто кажется, будто у еды изменился вкус. Потом я дал ей бутылочку сиропа шиповника, и она осталась крайне довольна собой.

Анджела рассмеялась: доктор выглядел как лихой выдумщик, которого уличили в мелкой лжи.

– А кто травит тебя, Анджела? Матушка Иммакулата из монастыря?

– Не исключено. Думаю, ее часто преследуют подобные мысли. Впрочем, яд тут ни при чем. У меня проблемы со сном.

– Ты спишь слишком много или слишком мало?

– Почти совсем не сплю.

– Как долго?

– Уже три недели.

– Тебя что-то тревожит? У тебя неприятности? Знаешь, в чем причина?

– Да, знаю.

– Этому можно помочь?

Анджела молча покачала головой. Доктор Пауэр подождал, но продолжения не последовало. Он со вздохом потянулся за рецептурными бланками.

– Нет нужды лежать без сна ночи напролет. Разумеется, лучше что-нибудь принять. Но, Анджела, послушай, незачем попусту себя изводить.

– Я знаю. Спасибо, доктор.

– Кстати, я далеко не всегда разглашаю секреты пациентов, как в случае со старой миссис Диллон. Если разговор пойдет тебе на пользу, я готов держать язык за зубами. Обычно я так и делаю.

– Вы не обязаны мне это объяснять, доктор Пауэр. Я же помню, как хорошо вы относились к моему отцу.

Тем не менее Анджела была непреклонна. Она поблагодарила доктора и сообщила, что отправится прямиком в аптеку, пока та не закрылась. Мисс О’Хара устало улыбнулась, и Пэдди заметил у нее под глазами темные круги от бессонницы. Насколько он знал, Анджела изводила себя не из-за мужчины. В их маленьком поселке об этом давно бы прознали. Еще менее вероятной представлялась версия о случайном сексуальном контакте и нежелательной беременности. Анджела О’Хара не лишилась бы сна из-за чего-то подобного. Когда выяснилось, что одна из воспитанниц монастыря забеременела, Анджела повела себя решительно и смело. Все вокруг витали в облаках, тогда как Анджела действовала практично и трезво. Именно она додумалась объяснить девочке, что происходит при родах. Именно Анджела предложила отправить дядю девочки в Англию, сопроводив напутствием из уст достаточно суровых людей никогда не возвращаться в Каслбей, если ему дорога его жизнь. Это случилось около четырех лет назад. Не могла же Анджела сама попасть в такую беду?

Доктор Пауэр вздохнул и прошел в гостиную. Молли читала у камина.

– Ничего не меняется и не становится лучше, – посетовал он.

Жена подняла на него удивленный взгляд. Обычно Пэдди был настроен оптимистично, видя надежду в любом проявлении жизни.

– Кто-нибудь умирает? – спросила Молли.

– Нет, ничего подобного. Правда жаль, что я не стал судовым врачом?

– Пэдди, не говори ерунды. Для судового врача ты слишком плохо танцуешь, а ничем другим они не занимаются. Судовые врачи не имеют никакого отношения к медицине.

Доктор Пауэр подумал, что Молли очень хорошо и молодо выглядит, когда проявляет жизнелюбие и подбадривает его. Когда же она была чем-то недовольна, ее лицо сразу обретало хмурый вид и обзаводилось двойным подбородком совсем как у ее матери – женщины, которая родилась неприятной и жила ради того, чтобы доставить окружающим как можно больше неприятностей. Так было вплоть до прошлого года, пока с ней не случился сердечный приступ в тот момент, когда она выражала недовольство по поводу слишком скромных подарков на ее семидесятилетие.

– Да уж, тут я действительно полный профан, – признал Пэдди и подошел к буфету, где стояли напитки.

Его рука на мгновение зависла над шерри, но взялась за бутылку ирландского виски. Что стряслось? Почему Анджела О’Хара не могла поведать ему о своих тревогах?

Анджела купила снотворное в аптеке и не стала поправлять мистера Мерфи, уверенного, что таблетки предназначались для ее матери.

– Этот артрит – истинное проклятие, от него нет лекарства. Когда-то давно никто не знал, что это такое. Теперь все знают, но вылечить не могут. Прогресс невелик, если вдуматься… Но она хотя бы поспит ночью, – сказал аптекарь.

– О да, – согласилась мисс О’Хара.

– Ты и сама неважно выглядишь, Анджела. Тебе тоже надо бы немного отдохнуть. Весь день торчать в школе среди детского гвалта – как ты это выносишь? Мы были на концерте Анны и Нэн и чуть не оглохли там от воплей. А у тебя к тому же бедная мама…

– Я сильна, как лошадь, мистер Мерфи, – заверила аптекаря Анджела и побрела на почту, с трудом переставляя ноги.

На пороге почтового отделения она поняла, что не вынесет общения с миссис Конуэй – бодрого искусственного голоса, расспросов о том, как дела у Берни, очередного упоминания о награде по истории. Самой Анджеле не удавалось добиться ответа ни на один свой вопрос, и сегодня у нее не было сил противостоять лобовой атаке миссис Конуэй. Когда-то она могла справиться с десятью миссис Конуэй еще до завтрака. Но это было до того, как она получила письмо.

Письмо пришло три недели назад, обклеенное красивыми марками, которые Анджела обычно срезала и клала в конверт на каминную полку. Они с матерью собирали марки для миссии; иностранные хранились в одном конверте, ирландские – в другом. Раз в году школа получала письмо с благодарностью за великие миссионерские усилия. Анджела всегда вешала письмо на стену, зная, что Иммакулату это почему-то раздражает, но повода придраться у нее нет. Анджела не заметила, что письмо отличается от других и что оно адресовано ей одной, без упоминания матери. Она не обратила внимания на крупный штемпель «конфиденциально» поверх конверта и вполне могла открыть письмо, сидя рядом с матерью.

Начиналось оно так: «Анджела, я прошу тебя прочесть это в одиночестве. Я хотел отправить письмо на адрес школы, но подумал, что так оно вызовет еще больше шума. Ты придумаешь, как объяснить штемпель на конверте. Ты что-нибудь придумаешь, Анджела. Пожалуйста».

Далее сообщалось о том, что брат покинул миссию три года назад, женился на японке и что теперь у отца Шона есть ребенок четырнадцати месяцев и второй на подходе.

Шон О’Хара с раннего детства говорил братьям, что собирается стать священником-миссионером. Братья были довольны: устремления Шона были гораздо предпочтительнее амбиций остальных учеников, которые мечтали лишь о том, чтобы водить дублинский поезд или владеть кондитерской. Время от времени братья пытались переманить Шона в свой орден, но он твердо заявлял, что не хочет учить маленьких католиков в Каслбее. Он хотел уехать, чтобы встретиться с дикарями и обратить