необычно. Принять девушку перед самым началом светского сезона, без времени на подготовку. Даже у Портии было хотя бы два месяца моего наставничества. — Она обвела взглядам ту часть меня, что не была скрыта столом. — Но твой отец настаивал, что ты готова и не посрамишь чести семьи.

— Я буду очень стараться, — сдержанно ответила я.

Помни об отце, помни о матери. Помни, ради чего ты это делаешь. Мадам де Тревиль — залог всех моих надежд выяснить правду о папе. Сделать себе имя. Добиться успеха в Академии — значит исполнить последнюю волю отца.

— А если твоих стараний окажется недостаточно? — спросила мадам.

— Я… я не думаю…

— Полагаю, ты достаточно миловидна. Ты не слишком грациозна, но над этим мы поработаем. Но чего я ни в коем случае не стану делать — это тратить время на девушку, не понимающую своего места в мире. Я не буду тратить время на девушку, которая не знает, чего она хочет.

Я прерывисто вздохнула, сдержала жгучие слезы, грозившие покатиться по лицу, отчего глаза у меня предательски покраснели.

— Именно этого я и хочу.

— Правда? Ты хочешь стать женой богатого и влиятельного аристократа?

Язык прилип к гортани, как будто не хотел произносить этого. Но пути назад не было. Я должна была выяснить правду.

— Да.

Она довольно долго молчала. Видимо, я оказалась недостаточно убедительна. Я подвела папу, даже не успев сделать попытку.

Но тут она заговорила, и я не могла поверить в то, что услышала; у меня в ушах тихонько зазвенело, от кончиков пальцев ног до макушки по мне прокатилась дрожь, а руки покрылись мурашками.

— С трудом в это верится, мадемуазель Мушкетерка!

Глава десятая

Звон в ушах перерос в глухой гул.

— Как вы меня назвали?

Ее лицо ничего не выражало. Из стопки бумаг она вытащила письмо. Это было письмо от моего отца.

— Он ведь так тебя называл?

На глаза с неожиданной силой снова навернулись слезы.

— Это личное, — ответила я.

— Боюсь, здесь не бывает личного. Мы не можем позволить себе иметь секреты друг от друга.

— Потому что опасаетесь скандалов, — предположила я. — Прежде чем взять на попечение девушку, вы хотите узнать о ней все на тот случай, если выяснится, что она… — Мне не пришло на ум других возможных пороков, кроме «фехтовальщица» и «больная», которые едва ли были уместны, поэтому я умолкла.

— Можно сказать и так.

— Я не знаю, что вам написал мой отец, но я буду идеальной воспитанницей. Это просто глупое прозвище. Он ничего такого не имел в виду.

Каждое слово было как кинжал в сердце.

Мадам де Тревиль встала. В ее позе чувствовалась решительность, и я тоже попыталась встать, схватившись за стол. Ее взгляд задержался на моих руках, сжимавших деревянную столешницу.

— Следуй за мной. — Она направилась к двери.

— Мадам, — ко мне вернулся голос, — если вы дадите мне шанс…

— Мадемуазель де Батц, если вы пройдете со мной, то поймете, что именно это я и собираюсь сделать.

Вместо того чтобы повернуть налево и повести меня обратно по коридору, мимо гостиных с толстыми коврами и тяжелыми золочеными рамами, она двинулась направо, в незнакомую мне часть дома. Ее походка была целеустремленной.

— Знаю, о чем ты подумала, — сказала мадам де Тревиль, не оборачиваясь. — И поскольку ты никак не решишься спросить, скажу сама: да, мы пойдем наверх.

Лестница стремительно приближалась. Проблема была не в том, что мое головокружение представляло опасность: я могла в любой момент потерять сознание и не просто свалиться на ровную землю, а покатиться вниз по ступенькам. Помимо этого, головокружение всегда усиливалось, когда я пыталась подняться по лестнице: зрение затуманивалось, ноги дрожали, а мир начинал вращаться вокруг меня. Обычное головокружение было ерундой по сравнению с мощным приливом, который обрушивался на меня, когда я карабкалась по ступенькам; именно поэтому отец пожертвовал своей любимой библиотекой на первом этаже и отдал ее под мою спальню. Я не просила об этом — комната просто ждала меня, когда мы с мамой вернулись домой от врача номер два. Одно дело — притворяться кем-то другим, сидя на стуле в кабинете мадам де Тревиль, и совсем другое — делать это на лестнице. Там все зависело не от меня, а от моего тела. А когда я могла на него положиться?

— И что ты, скажи на милость, делаешь?

Я вздрогнула. Рука вцепилась в дрожащую змейку перил, ноги широко расставлены.

— Поднимаюсь по лестнице?

— Не смеши меня. — Мадам де Тревиль открыла неприметную дверь.

Учитывая ее положение, я решила пропустить мадам вперед и ждала достаточно долго, чтобы она успела недовольно кашлянуть, прежде чем сама начала протискиваться в дверной проем. В комнате было прохладно. Окно было только одно, а стены поднимались вверх метров на шесть. Свет из окна падал на непонятную конструкцию прямо перед нами: что-то вроде блочного механизма, на одном конце которого была закреплена полоса ткани, достаточно широкая, чтобы на ней сидеть. Вся эта конструкция крепилась к площадке и вела к затененной двери, увенчивавшей легкую лестницу. Помещение напоминало какой-то служебный коридор.

— Я… не совсем понимаю.

— Неужели? — Голос мадам де Тревиль эхом разнесся в пустоте.

Она сказала, что здесь нет места секретам. Но мой отец ни за что не рассказал бы ей. Он знал, что случится, если мадам де Тревиль станет известно, что он хочет подсунуть ей свою больную дочь, обманом заставить ее наряжать девчонку, которая едва держится на ногах, в изысканные платья в надежде, что они будут скрывать ее мертвенную бледность, пока она сама не выдаст себя, свалившись в обморок. Будут скрывать ее подгибающиеся ноги. Ее тело, которое, хоть и могло управляться с клинком, на деле было таким же хрупким, как и листок бумаги, отправивший ее в Париж.

Пока я витала в своих мыслях, мадам де Тревиль поднялась по лестнице — я заметила это лишь тогда, когда она добралась до двери.

— Так и будешь стоять там, разинув рот? Знаешь, это выглядит весьма непривлекательно, — заявила она.

Я приблизилась к блочному механизму, и меня охватило дурное предчувствие. Я взглянула на мадам де Тревиль, и это немного подбодрило меня, так что я уселась на сиденье из ткани и поправила юбки.

— И что теперь?

— Будем работать вместе. Я буду тянуть с моего конца, а ты со своего.

Несмотря на угловатую фигуру, мадам де Тревиль оказалась крепкой. А мои руки были закалены годами занятий фехтованием, так что я в мгновение ока поднялась