и выходить к барьеру с чистой головой.

— Тебе легко говорить, — вздохнул Бобров, — ты вон как лихо, даже на канделябрах можешь. А я последний раз стрелялся пару лет назад, да и то оба бахнули в воздух и пошли в трактир.

— Константин Платонович, — вдруг оживился Киж и достал свою фляжку, — пусть он пару глотков сделает.

— А и правда, отхлебни. Только чуток, для расслабления.

Бобров взял фляжку, понюхал, поморщился и отхлебнул, дёргая кадыком.

— Легче?

— Вроде отпустило.

Пётр несколько раз моргнул, улыбнулся и хотел было глотнуть ещё раз, но Киж мгновенно отобрал флягу.

— Достаточно, — ревниво буркнул он и сам приложился к горлышку.

Но Боброву хватило и этого. Он перестал морщить лоб и повеселел.

— Эх, Костя, надо было мне тоже канделябры выбирать, — он хихикнул, — смешно бы вышло. Жаль, сразу не сообразил.

— Ничего, в следующий раз будешь иметь в виду.

— Балалайки, — хмыкнул Киж, пряча фляжку, — на них веселее получится. Победитель может сыграть и спеть над поверженным противником.

— Тогда уж волынки, — расхохотался Бобров, — их противным звуком точно убить можно!

До конца поездки они вдвоём придумывали, на чём можно устроить драку. Я не вмешивался: пусть придуриваются, лишь бы Бобров не сидел с похоронным видом.

* * *

Они уже ждали нас. Прапорщик, два подпоручика и младший Шереметев. Последний выглядел пентюх-пентюхом: высокий, но толстенький юноша в очках и наивным лицом. Было видно, что парень в деньгах не нуждается. А вот его компаньоны были вылеплены из другого теста — мундиры из дешёвой материи, лица молодые, но со следами пьянства и разгульной жизни. Глаза у всех злые, как у завзятых бретёров. Прапорщик смотрелся моложе всех, но под глазами у него пролегли нездоровые синие круги. Один подпоручик был староват для своего звания, а глядя на его испитое лицо, сразу была понятна причина. Другой, с оспинами на щеках и закрученными усами, явно имел Талант, но слабенький. Пожалуй, Бобров был прав: такие судари совершенно неподходящая компания для приличной девицы, да и для Шереметева тоже.

— Вы опоздали! — возмущённо вякнул прапорщик.

Я демонстративно вытянул из кармана часы-луковицы на цепочке, отщёлкнул крышку и посмотрел на циферблат.

— У вас, сударь, часы спешат на четверть часа.

Под моим тяжёлым взглядом прапорщик смутился и отвернулся.

— Подпоручик Грушнивицкий, — рябой шагнул вперёд.

Два других компаньона тоже представились:

— Подпоручик Вуличев.

— Прапорщик Казбичев.

Мы представились в ответ.

— Коли все в сборе, пора начинать, — Грушнивицкий метнулся взглядом между нами. — Кто из вас будет секундантом?

— Я, — Киж вышел ему навстречу. — Примет ли сударь Шереметев извинения в связи со случившимся недоразумением?

— Нет! — вместо Шереметева выкрикнул Казбичев.

Киж смерил прапорщика с ног до головы таким взглядом, будто выбирал, в каком именно месте его проткнуть.

— Я хочу услышать его ответ, а не ваш. Сударь, достаточно ли вам будет извинений и заверений в искренней дружбе?

Шереметев замялся, явно пребывая в сомнении, но ему тут же на ухо принялся шептать второй подпоручик. А Грушнивицкий надменно усмехнулся:

— Никакого примирения не будет.

— Не будет, — повторил за ним Шереметев и нервно поправил очки, — извинений недостаточно.

Он страшно нервничал и от волнения «пустил петуха».

— Моего друга, — Грушнивицкий посмотрел на Кижа со злорадством, — устроит только смерть противника.

— Сударь, — вмешался я, — если вы так желаете довести поединок до убийства, что же сами не дерётесь?

— Человека нельзя застрелить дважды, — осклабился Грушнивицкий, — а так я бы с удовольствием всадил пулю в кой-кого.

— Ну, это мы сейчас исправим.

Не спеша, я стянул с ладоней перчатки. Правую бросил в лицо прапорщику, а левую — Грушнивицкому. Второму подпоручику, чтобы он не остался обделённым, я просто влепил звонкую пощёчину, от которой тот отшатнулся и захлопал глазами.

— Вот теперь полный порядок, — я улыбнулся. — Это за недостойное офицеров поведение и оскорбление дамы. Вы все вызваны, судари. И уже не сбежите с этого поля — всех вас пристрелю по очереди.

— Вы!

— Да как вы смеете!

— Драться!

— Немедленно!

Офицеришки впали в ярость. Покраснели, принялись орать, брызгая слюной и хватаясь за эфесы шпаг. Пфф! И не таких грозных вояк видали.

Младший Шереметев был ими сразу же забыт. Они оттеснили его, желая стреляться первыми. На лице юноши я заметил облегчение — не особо он желал драться и соглашался только под их давлением… А мне только этого и надо было: сейчас застрелю троих подстрекателей и улажу дело Боброва с Шереметевым.

Стреляться первым со мной должен был прапорщик. Киж и Грушнивицкий отмерили расстояние шагами и воткнули шпаги в качестве барьеров. Киж проводил меня на позицию, недовольно ворча:

— Вот так всегда, Константин Платонович. Несправедливо! Себе всё удовольствие забрали, хоть бы одного мне оставили.

— А ты не зевай в следующий раз. Мог бы и сообразить, зачем я перчатки снимаю.

Он только вздохнул в ответ, надулся ещё больше и ушёл на места для секундантов.

— Готовы?

Ответить мы не успели. Из-за деревьев послышался стук копыт, и на поляну выкатилась карета с вензелем Шереметевых на дверце. А через секунду из неё появился и сам глава рода, Пётр Борисович. Младший Шереметев сразу стушевался и постарался укрыться от взгляда отца за своими компаньонами.

— Судари, вынужден прервать поединок, — не мешкая, я подошёл к секундантам и отдал «громобой» Кижу, — продолжим чуть позже. И не смейте сбегать, я вернусь через пять минут.

Грушнивицкий пытался что-то вякнуть, но я его проигнорировал и быстрым шагом двинулся к старшему Шереметеву.

* * *

— Рад видеть вас, Пётр Борисович.

— Не могу сказать того же, — граф Шереметев буравил меня тяжёлым взглядом, — сударь Урусов. Вам не хватило убить одного моего сына, и вы решили застрелить второго?

Он призвал свой Талант, отчего эфирное поле вокруг прогнулось и задрожало. Могуч дядька, ничего не скажешь! Но я далеко уже не тот мальчик, которому требовалась помощь Марьи Алексевны. Мне даже призывать ничего не нужно — я это и есть мой Талант. Просто открываешь «шлюзы» внутри и даёшь собственной магии проявить себя.

От встречи двух Талантов эфир пошёл рябью, а между ними пролегла тонкая дрожащая граница. Я ничуть не уступал Шереметеву, и, судя по