жажды ни экипаж, ни невольников.

– Так что, ты у нас тоже золото ищешь? – спрашивает плотник Жозефа.

– Как и все моряки мира…

Жозеф улыбается, чтобы скрыть волнение. Ответил он не раздумывая. Кто может заподозрить, что он уже которую неделю ищет на борту четыре с половиной тонны чистого золота? Хотя на вид Жозеф Март просто наивный мальчик, все его мысли – только о том сокровище.

– Вы не так меня поняли! – неловко оправдывается Авель Простак. – Я только говорил, что капитану нужно будет много золота, чтобы купить на побережье невольников. Вот и спросил, из любопытства, не на борту ли оно.

– Из любопытства? – усмехается Пуссен.

Авель пожимает плечами.

– Всё устроено не так, – вздыхает плотник. – И не для того даже, чтобы расстраивать любопытных вроде тебя, Простак, или пройдох вроде Жозефа Марта.

– Что ещё не так устроено? – спрашивает Жозеф.

Пуссен откладывает инструмент. Офицеры наверху, должно быть, уже едят. Нужно пользоваться редкой минутой, когда слежка ослабевает.

– Вот послушайте, – говорит он.

Пуссен садится, скрестив руки. Спиной он навалился на внутреннюю часть грот-мачты, уходящей корнями под палубу и пронзающей корабль до самого киля.

– Я расскажу вам главный секрет этой торговли: ни грамма золота не должно покинуть пределов королевства.

Он набирает в грудь воздух.

– Нужно сперва, чтобы оно стало невидимым.

– Невидимым?

– Они делают так, что оно исчезает. Рассеивают его.

Пуссен делает пальцами движение, будто колдует. Авель с Жозефом подходят, не решаясь сесть.

– Для начала им одаривают верфи, на которых строят суда, платят лесничим, торговцам древесиной, ремесленникам, всему портовому народу, потом всем французским и иностранным мануфактурам, производителям галет или дрянных ружей, тафты, шелков, спиртного, сборщикам ножей, ковщикам медных и оловянных тазов… Они всё скупают тоннами. Избавляются от золота. И оно расходится от портов по большим и малым рекам, точно по венам страны, а товары плывут по течению навстречу. Корабль превращается в большой плавучий базар: деревянная пещера, набитая по самые портики. Судно отчаливает. По приходе в Африку капитан обменяет весь груз на невольников…

Авель с Жозефом внимательно слушают. Прошлой ночью, когда они работали в глубине трюма, Пуссен объяснял им, как устроен остов собора, сравнивая его с конструкцией птичьего гнезда. Он умеет всё разнять по частям с одинаковой точностью и пылом.

– Однако перед отплытием, – продолжает он, – они ещё немало золота оставляют страховщикам, которые передадут его другим страховщикам. Если корабль со всем своим грузом затонет, им всё возместят и можно будет начинать заново. Колдовство, говорю вам.

Пальцами толщиной с черенок молотка он повторяет то же движение.

– Со стороны покажется, будто никто ничего и не терял.

– Никто? – спрашивает Авель.

– Я не говорил, что все в таком уж выигрыше…

Он поворачивается к Жозефу:

– Ты, малец, к примеру, ничего не получаешь, как я понял… Придётся тебе как-нибудь объяснить, что за уговор у вас с Гарделем.

Молчание.

– Но бывает и хуже. У тех, кто не получает ничего, но расплачивается за всех.

– Кто это? – спрашивает Авель.

– Раз уж почти все богатеют на этом, кто-то должен за всё платить. И они платят – за паруса и обшивку бортов, страховщикам в Лондонском Ллойде, ла-рошельскому мяснику, который коптил грудинку для капитана…

Пуссена не остановить.

– Они оплачивают инвентарь и экипаж. И твои тридцать ливров жалованья в месяц, Простак. Расплачиваются за владельца этого корабля, господина Бассака: за его лошадей, табак, садовые фонтаны. За его оранжереи с испанскими апельсинами, шнурованные ботинки его дочери. Они заплатили за каждый камень тех роскошных особняков на набережной. За их счёт плантаторы на островах ужинают при свечах, содержат оркестры, покупают кожаные плети. И щедро подают милостыню, выходя из церкви. Они оплачивают корм Геракла, милого кота нашего кока. И те налоги, которые уходят в Версаль, а значит, и перья на шляпе короля, и его кареты, и его фавориток, и парочку его войн с Англией. За их счёт строится маленькая ферма для королевы Марии-Антуанетты и её голубятня с соломенной крышей. Да, они, не получая ничего, платят за всё.

– Кто они такие? – спрашивает Простак, в восторге от этих благодетелей. – Как их зовут?

Глаза у Пуссена тускнеют. Голос становится глуше.

– В эту минуту имён у них уже нет. Они шагают по грунтовым дорогам. Их запирают в загонах на зверобойнях или в подвалах по всему побережью. Через неделю ты их увидишь. Их заведут на борт по одному. И затолкают сюда. По трое на квадратный метр. Все остальные потому в выигрыше, что эти люди потеряли всё. Даже имена, какими называли их самих или их родные сёла, которых больше нет. Потеряли детей. У них больше нет ничего, и они расплачиваются за всё.

Жозеф не дышит. Он понимает, в какой мир угодил. И догадывается, что Пуссен – не шестерёнка в этом механизме, как все прочие.

Все трое молчат. Первым приходит в себя Авель. Он пробует сделать логический вывод:

– Значит, когда их продадут на островах и судно возьмёт курс на Ла-Рошель, когда невольников на борту не останется, тогда-то в трюме появится золото!

– Ничего подобного, – отвечает Пуссен. – Невольников оставят в Сан-Доминго, а на борт вместо них погрузят бочки с сахаром, перцем, индиго, мешки кофе и хлопка, но ни одной золотой монеты. Их обменяют на то, что другие рабы соберут на островных плантациях. Сахарный тростник, кофе – всё это тоже куплено их по́том и кровью. Повторяю: если вы ищете золото, здесь вы его никогда не найдёте. Оно появится в самом конце, на старой доброй французской земле – или голландской, или английской. Там последние товары распродадут втридорога. А всё золото запрут в банках или богатых домах.

Жозеф глядит, как Пуссен встаёт на ноги. И недоумевает, что́ этот человек забыл на таком корабле.

– Знаю, о чём ты думаешь, малец, – говорит Пуссен, сверкнув глазами. – Так слушай. Двадцать лет я не ступал на невольничье судно. Завязал. И вернулся только из-за друзей.

– Из-за друзей? – переспрашивает Жозеф.

– Помочь им чем смогу.

– Они на борту?

– Нет. Ради них я сделаю последний круг и уйду с концами…

На палубе над их головами слышится топот, затем крики, и всё смолкает.

– Идите, гляньте, что там, – говорит плотник.

Юноши убегают, оставив Пуссена один на один с бочкой и собственными мыслями.

Жозеф вылезает наружу первым. Он замирает. Все толпятся, перегнувшись через левый борт.

– Что там такое? – спрашивает Авель, тоже высовывая голову из люка.

– Африка, – шепчет Жозеф.

Действительно, вдали виднеется тёмная полоска. Что-то переменилось. В нос и рот задувает горячей землёй. Матросы потеряли дар речи. Они смотрят на воду и на горизонт. О борт постукивают