Поэзия, как и этикет, рассматривалась в качестве инструмента для достижения политической гармонии. Командовать – не входило в компетенцию князя, но только предлагать, как целью подданного было не протестовать, а пользоваться намеками для изложения своей позиции. С этой точки зрения поэзия являлась признанным способом. Эта теория предполагает, что, как и в средневековой Европе, народные сельские песни описывали тяготы любви и труда, а также красоты природы; здесь же и баллады о войнах на границах с их отзвуками звона оружия и топотом боевых коней; а были еще полные тайны песни о сверхъестественном, о тонкой грани между реальным и воображаемым миром, где невежество преклоняется перед Бесконечностью, – все это принятые формы. Подобная доктрина могла быть сформулирована только во времена, богатые такими исходными элементами и людьми, среди которых еще не родилась поэзия, отражающая самовыражение индивидуума. Мудрец собирал древние песнопения, чтобы проиллюстрировать правила этикета времен Золотого века Китая – периода трех ранних династий Шан, Инь и Чжоу, когда по их песням можно было определить уровень благосостояния или недостатки управления в провинциях.

Даже живопись высоко ценили за то, что с ее помощью внедрялась практика добродетели. В диалогах со своими последователями Конфуций рассказывает, как он посетил гробницу императора Чжоу и увидел на стене портрет Чжоу-гуна, который держал на руках ребенка – наследного принца. Конфуций противопоставил этот портрет изображениям тиранов прошлого, которых запечатлели в момент личного наслаждения. Это дало ему повод задержаться на рассуждениях о величии и низости, представленных на данных картинах.

О вазах и других произведениях из бронзы эпохи Чжоу можно сказать, что, несмотря на то, что они выполнены в русле других условностей, по чистоте форм они вполне могут быть сравнимы с подобными произведениями Древней Греции. Но на самом деле они представляют антитезу идеалов, два полюса, определяющих декоративный импульс Востока и Запада – это как если сравнивать между собой прохладное и изящное изделие из нефрита со сверкающим индивидуализмом брильянтом. И еще у тех, кто работал с металлом и нефритом, мы видим то же страстное стремление воплотить идеал гармонии, которое владело певцами и художниками того времени.

Централизованная власть Чжоу продлилась примерно пять столетий и ослабла при возвышении крепких феодальных кланов, которые вновь были завоеваны и, в соответствии с вечной судьбой Китая, оказались окончательно поглощены примерно к 221 г. до н. э. народом, пришедшим из дальних земель, известным как Цинь, чье влияние возрастало в течение почти шести веков. Эти монголоидные пастухи разводили коней и служили возничими при первых императорах Чжоу, а теперь, как последние вышедшие из пустыни, превратились в доминирующую силу. Вероятно, название, под которым все иностранцы знают Поднебесную, появилось на их территориях, лежавших по границам империи.

Этим тиранам древние конфуцианские ученые приписывали все немыслимые мерзости и жестокость. Но можно также сказать, что они, в конце концов, стали существенным фактором в выработке политической системы Чжоу. При них произошла консолидация Китайской империи с ее дорожной сетью, с Великими китайскими стенами, с провинциальными правительствами, так похожими на персидские сатрапии, с изобретением – или правильнее сказать – выбором национальной системы письменности[51]. Это они формально разоружили Китай, и именно они первыми приняли стиль и обозначили титул для императоров. Возможно, во всем этом они просто следовали общим традициям построения империи, которые служили их собственной цели – укреплению централизации, что впоследствии станет причиной их свержения.

При всей антипатии к учености и преследованиях книжников[52], можно предположить, что эти действия были не столько направлены против последователей Конфуция, сколько на подавление свободной политической мысли – опасного элемента в феодальных государствах периода заката Чжоу. У конфуцианцев имелись национальные школы, но действовали они только под надзором специальных инспекторов, назначаемых правительством.

Это время широкого распространения философской мысли по всему миру. Буддизм приобретает черты общественного сознания. Активным влиянием пользуются Афины. В Александрии для человечества начинается рассвет христианства. А на восточной половине земного шара времена циньских тиранов богаты различными школами. Власти практикуют использование цензуры, которая известна как «костры Цинь», однако сожжение книг, о которых так сокрушались потомки, скорее всего, было вызвано гражданской войной, бушевавшей в течение двадцати лет, сопровождавшей падение этой так недолго существовавшей империи[53].

На смену Цинь пришла династия Хань (202 г. до н. э. – 220 г. н. э.), которая стала действовать в русле политики предшественников за одним исключением – после занятия престола третьим по счету императором власти сделали знание конфуцианства обязательным при сдаче экзаменов на занятие государственных должностей. Это правило сохраняется до наших дней. Такая система была исключительно полезна для привлечения лучших интеллектуалов страны на службу государству, и, кроме того, элементы критики определялись во время экзаменов, их рост и эволюция находились под контролем, а само конфуцианство приобретало все большую жесткость.

На самом деле влияние конфуцианской мысли оставалось таким же сильным до первого века нашей эры, когда первый министр Ван Ман занял Трон Дракона и получил полную власть утверждать отбор умнейших людей своего времени в соответствии с существующими традициями.

Интересно отметить, что этот человек был настоящим гением. Именно он учредил новую династию Синь. Основываясь на том факте, что монеты, которые Ван Ман напечатал во время своего короткого четырнадцатилетнего правления, достигли самых дальних уголков мира, считается, что именно тогда впервые появилось название страны – Китай (Земля Синь). Вполне вероятно, однако, что название уже использовалось ранее в индийской литературе, а он лишь способствовал укреплению популярности данного имени. Весьма характерно то, что Ван Ман стал первым в истории сувереном, который опубликовал эдикт о запрете рабства, а его падение произошло после того, как он позволил своему инстинктивному конфуцианству довести себя до публичного объявления и предпринял реальные попытки осуществить равный раздел земель среди всех людей. Знать сплоченно выступила против него, и Ван Ман был убит в 23 г. н. э. История его смерти представляется прекрасным примером фатализма, естественного для конфуцианского склада ума. Ван Ман сидел в своем дворце, держа в руке нефритовый жезл, и наблюдал за звездами, пока у его дверей бушевало сражение. «Если на то будет воля Неба, я умру; если нет – ничто не сможет убить меня» – спокойно сказал Ван Ман. Тут убийцы накинулись на него и убили. Убили человека, который не оказывал им никакого сопротивления[54]. Его имя до сих пор вспоминают в связи с той почтительностью, с какой он принимал иностранных послов.

Искусство эпохи Хань распространяло конфуцианские идеалы, как Древний Рим распространял культуру эллинизма. По форме оно оставалось