чувствовать себя капустой.

Наконец, мне подают то, в чём я предстану перед женихом — небесно-голубое с белыми вставками верхнее платье.

— В цвет северных льдов, — хмыкает Энта с нескрываемым злорадством.

— Зачем…? — вздыхает Малка.

— Пфф!

Если бы мне не было всё равно, я бы возмутилась.

Длинные рукава оканчиваются петелькой для среднего пальца, и нить неприятно врезается в кожу. Юбка не просто в пол, сзади короткий шлейф, который будет волочиться за мной по земле.

Малка закалывает мне в волосы гребень и цепляет на него подобие палантина — ткань скрывает затылок, оставляет лицо открытым, а вот конец Энта несколько раз оборачивает вокург шеи и сбрасывает "хвост" мне за спину.

— И не хуже какой-нибудь аристократки, — комментирует появившаяся в дверях рыжуха. Одобрение чудесным образом мешается с недовольством. — Она готова?

— Да, госпожа, — хором отвечают девушки.

Нет, я не готова, но кому какое дело.

Рыжуха разворачивается, отчего подол платья чуть приподнимается, мелькают подковки на каблучках сапог.

Сапоги дома? Я снова впадаю в ступор.

— Госпожа! — торопят меня служанки.

Угу.

Рыжуха уже ускакала.

Я не пытаюсь её догнать, тем более она ждёт, хоть скорчила очень недовольную рожицу. Даже забавно, хотя ничего забавного в происходящем нет. Рыжуха устремляется прочь, она целеустремлённо шагает по коридору, и мне не нужно гадать, куда идти, задача сложнее — не отстать.

Впрочем…

— Если я запутаюсь в подоле, упаду и порву платье, будет жаль, — ни к кому не обращаясь, роняю я, но достаточно громко, чтобы она услышала.

Рыжуха резко останавливается:

— Уже графиней себя возомнила? Ну-ну, — она продолжает размашисто шагать, только раза в два медленнее.

Что и требовалось.

Вслед за ней я при поддержки горничных с обеих сторон — то ли, чтобы не упала и не попортила платье, то ли, что вероятнее, чтобы не попыталась сбежать или прыгуть в окно — я спускаюсь на этаж ниже и оказываюсь в светлом холле.

Медвдь стоит у подножия лестницы и наблюдает за нами. При взгляде на меня зверское выражение лица у него разглаживается.

Почесав подбородок, он с некоторым добродушием вздыхает:

— Хороша дочка. Даже жаль отдавать.

— Не отдавай, батюшка, — улыбаюсь я.

Я правда стараюсь быть милой.

В берлоге Медведя мне не очень-то понравилось, но оказаться во власти неведомого графа идея сомнительная. Не зря же служанки пугали меня севером.

— Тьфу, пропасть! — выдыхает он.

— Переход готов? — уточняет рыжуха.

Медведь не утруждает себя ответом и сворачивает в боковую комнату.

Новое помещение оказывается пустым, без окон, освещают его самые настоящие факелы. На дальней стене узкое ростовое зеркало. Точнее, то, что я принимаю за зеркало, потому что, подёрнувшись рябью, оно перестаёт отражать интерьер и, как телевизор, показывает живое изображение — над скалистым берегом проносится чайка, и с нашей стороны даже слышен её крик.

Горничные тянут меня прямиком к зеркалу.

Это… переход?

Почему я знаю про телевизор, но не знаю про магию?!

Что-то я не хочу никуда идти…

— Вот, — окликает меня Малка и протягивает саквояж.

Когда только успела?

— Что это? — рыжуха немедля делает шаг навстречу и поджимает губы.

— Как что, госпожа? Сменная одежда на первое время, дамские мелочи.

— Обойдётся. Муж пусть обеспечивает.

— Дорогая… — даже Медведь морщится.

— Подумай, как невеста будет выглядеть с этим баулом в руках? Разве не важно произвести впечатление? Ты когда-нибудь видел, чтобы невеста являлась в храм с багажом?

— Ты права. Иди, дочка.

— Но…

Медведь с неожиданным проворством хватает меня под локоть, привлекает к себе, по-отцовски нежно касается губами лба и, запечатлев поцелуй, резко выталкивает в портал.

По инерции сделав шаг вперёд, чтобы удержать равновесие и не упасть, я оборачиваюсь и успеваю увидеть, как изображение полутёмной, подсвеченной огнём комнаты, исчезает, сменяется моим отражением.

Зеркало установлено под открытым небом на полуразрушенной стене.

Какая прелесть.

Ну и где я теперь? Виды открываются потрясающие.

Наверное, я могла бы провести на берегу какое-то время. Подумать в тишине — то, что мне очень нужно. Но… Виды меня привлекают лишь в первое мгновение. Местами скалы припорошены снегом, кое-где поблёскивает лёд. Холод в мгновение пробирается под все слои лёгкого наряда. Особенно плохо голове, волосы-то не досушили и оставшиеся капельки превращаются в кристаллики льда.

Желание предаться размышлениям о жизни и загадках памяти выморозило. На передний план выходит очень практичный вопрос — как не замёрзнуть насмерть и где мне для этого в заснеженных руинах искать моего наречённого?!

Граф, выходи!

Глава 2

Скальная терраса припорошена тонким слоем снега, отчего цвет кажется не белым, а седым. Льдинок гораздо больше, и они играют в солнечных лучах будто драгоценности. Под обрывом пенится море. Над головой крик чайки. Разве эти птицы могут жить на севере? Наверное, это какой-то особенный вид.

Почему я смутно помню про чаек, но совершенно не помню про себя?

Холодно…

У меня уже зуб на зуб не попадает, пальцы давно задервенели. Я пытаюсь обнять себя за плечи и растирать, но толку меньше, чем ноль. Самое страшное, что я уже начинаю чувствовать тепло, и это ни что иное, как обман мозга. Если я немедленно не найду, где укрыться, граф получит вмёрзшую в лёд спящую красавицу, только вот никакой волшебный поцелуй меня уже не разбудит.

Сказки, оказывается, я тоже помню.

Да что он себе думает, этот граф?! Он же получил письмо. Почему не встречает? Как он собирается загрести приданое, если уморит меня раньше свадьбы?

В голове вспыхивает и гаснет совершенно неуместный сейчас вопрос — а по закону кто распоряжается приданым, муж или оно остаётся в собственности жены?

Чайка снова кричит.

— Госпожа?!

Из-за стены появляется темноволосый парень.

Я вижу тёплый подбитый мехом плащ, и моё восприятие мира сужается до одной детали одежды. Я даже не могу сказать, какого цвета глаза у моего жениха. Это ведь он собственной персоной? Не слуга? Было бы грубо не встретить невесту… Такое чувство, что замерзает не только тело, но и способность мыслить.

Парень оказывается рядом в два прыжка, перед глазами проносится тёмная тень, и на плечи ложится тяжесть плаща.

Не могу сказать, что становится теплее, я уже толком не чувствую. Но что-то меняется, это точно.

Взгляду открывается потёртый и, судя по разводам разных оттенков глубокого синего тона, не единожды реставрированный мундир. Одной пуговицы не