Шрифт:
Закладка:
Тут m-г Фаскелле от элегии перешел к героическому пафосу:
— М-г, — вскричал он, — вы, конечно, не сомневаетесь, что я честный благонамеренный француз, что для меня дороги незыблемые устои честных традиций нашей обожаемой республики, что никто не сумеет доказать мне, что черное — бело, а дважды два — равно пяти. Моя фирма существует более пятидесяти лет. Я продолжаю дело, начатое моим дедом, и надеюсь передать его своим детям. Все, что вы видите здесь, говорит об устойчивости, твердости вкуса, никакая эксцентричность не оскорбит наши принципы. Но… m-r, одно дело — личная жизнь, личные вкусы и убеждения, другое дело — коммерция. Здесь мы должны считаться с условиями рынка. У нас должен быть нюх, даже если бы от запаха, распространенного вокруг, вы готовы были бы зажать ноздри. Увы! — наш век пахнет весьма скверно: я бы даже сказал, — он любит запах гнили. Он к нему привык за годы войны. И должен вам сказать по секрету, что изысканный запах моих высокочтимых сотрудников Пьера Луиса и Анри де Ренье — не по носу современному читателю, — он их не ценит, не чтит, не покупает. Мой бог! Традиции рушатся, вера убывает, гражданская доблесть вырождается в анархизм.
Издатель вынул зеленый шелковый платок и вытер покрасневшие глаза.
Потом, запахнув персидский халат, он налил агенту рюмку рубинового ликера и продолжал:
— Сознаюсь вам, m-r, несмотря на все мое отвращение к подобного рода литературе, я прочел роман Жоржа Делар-ма в один присест, не смыкая глаз, а наутро передал его в типографию. Увы! Дело и убеждения часто противоречат друг другу. Роман — отвратителен, нагл, он глумится над всем, что у нас осталось святого, он издевается над властью, над религией, над семьей, он никогда, клянусь, не увидит полки моей библиотеки, но — что поделаешь — он написан вовремя, он разошелся уже в 272 тысячах экземпляров, и заказы на него поступают со всех сторон ежедневно. Ничего не поделаешь, коммерция — есть коммерция. Но я дорого бы дал за то, чтобы вам удалось поймать его автора и засадить в тюрьму. Он этого стоит, уверяю вас. Я даже подозреваю — не большевик ли он? Во всяком случае, близок к этому. Быть может, вы найдете возможным, объявив его вне закона, лишить права на гонорар… В таком случае я был бы вам крайне признателен.
М-г Фаскелле грузно поднялся, протянул обе пухлые ладони и долго тряс ими тощую руку агента.
— Желаю вам успеха, — сказал он, — от всей души желаю его вам.
На следующий день «Матен» и «Жиль-Блаз» поместили на своих страницах портрет издателя и привели полностью его разговор с агентом, как пример изумительной мудрости, финансового гения и гражданской доблести.
«Побольше бы нам таких m-r Фаскелле, таких скромных, честных буржуа, и нам не страшны никакие бури, никакие потрясения, никакие Жоржи Делармы, нагло пытающиеся убедить нас в том, что дважды два — не четыре, а пять.
Руки прочь от Франции!
Никто не поколеблет ее всеевропейскую гегемонию!»
Такими патетическими словами заканчивал хроникер эту нравоучительную беседу.
Как бы то ни было, книга продолжала расходиться с неимоверной быстротой и в небывалом количестве экземпляров; критики всех лагерей точили на ней свои перья, поговаривали даже о том, что ей будет присуждена Гонкуровская премия, — а автора ее — Жоржа Деларма — все еще никто не видал.
Установили слежку за получателем гонорара в почтамте. Но предъявитель квитанции за № 47892 оказался хроменьким старичком и к тому же — глухонемым. На все вопросы он кивал головой и бессмысленно улыбался. Ему пытались писать записки, но он разводил руками, объясняя этим, что он неграмотен. Повода к его аресту не представлялось. Это был скромный маляр, живущий за крепостным валом и знакомый всему кварталу под именем Пьера Пото.
Но почему он получал гонорар Жоржа Деларма? Что делал старик с этим гонораром? Этого никто не знал.
Пото продолжал жить так, как он жил раньше. С утра уходил на работу с кистями и ведрами, вымазанный красками с головы до ног, улыбаясь своей бессмысленной улыбкой. Поздним вечером он возвращался домой и принимался за свой скудный ужин, приготовленный его соседкой по квартире — горластой m-me Фракас. Так шло изо дня в день.
По воскресениям m-r Пото напивался и пьяный спал до следующего утра.
Все эти сведения мы почерпнули тоже из парижских газет, очень точных во всем, что касается какой-либо сенсации.
В настоящее время, когда подготавливается к выпуску 601 тысяча романа, никаких новых данных об авторе его не поступало, а потому мы принуждены ограничиться только теми сведениями, какие были нами приведены выше.
Пишет ли еще что-нибудь Жорж Деларм, или «Кто смеется последним» — единственное его произведение, собирается ли он всецело посвятить себя литературе, или известный нам роман — случайная обмолвка человека, увлеченного иною деятельностью, является ли инкогнито автора остроумно придуманным рекламным трюком (в котором, быть может, замешан сам издатель), или таинственность поведения Деларма вызвана иными, более серьезными причинами характера конспиративно-политического, даже уголовного — судить трудно, но, во всяком случае, мы можем с уверенностью сказать, что предлагаемый нами его труд, несомненно, заслуживает должного внимания. Он оригинален по замыслу, остроумен по содержанию, увлекателен по фабуле, а главное — беспощаден в анализе современного французского буржуазного общества, где, скрытые под личиной непреложности морали, закономерности существующего порядка, — расцветают пышным цветом пороки и гниль разлагающегося класса.
Автор резок и прям в своих приговорах, герой его несколько демагогичен, но полон подкупающей смелости и здорового оптимизма.
Азарт — этот нерв современности, — борьба азарта благородного и низменного — вот основа романа, его душа.
Роман делится автором на три эпизода трех суток, представляющих из себя некое замкнутое звено единой цепи. А ввиду того, что фигура самого автора, благодаря своей таинственности, тоже представляет известный интерес для читающей публики, мы берем на себя обязательство — все
