Шрифт:
Закладка:
В 1900–1902 гг. А. Гликберг служит рядовым в Галицком полку. После армии — случайные работы, случайные заработки. Он начинает писать стихи и даже выпускает книжку, пока еще ничем не примечательную.
Всероссийская слава приходит к нему, когда он в 1908 г. становится постоянным автором «Сатирикона» — журнала, редактор которого — молодой и энергичный Аркадий Аверченко — обладал замечательным даром находить и поддерживать талантливых писателей.
Портрет Саши Черного тех времен ярко нарисовал Корней Иванович Чуковский:
«Сотрудники «Сатирикона», молодого журнала, одно время были неразлучны друг с другом и всюду ходили гурьбой. Завидев одного, можно было заранее сказать, что сейчас увидишь остальных.
Впереди выступал круглолицый Аркадий Аверченко, крупный, дородный мужчина, очень плодовитый писатель, неистощимый остряк, заполнявший своей юмористикой чуть не половину журнала. Рядом шагал Радаков, художник, хохотун и богема, живописно лохматый, с широкими пушистыми баками, похожими на петушиные перья. Тут же бросалась в глаза длинная фигура поэта Потемкина, и над всеми возвышался Ре-Ми (или попросту Ремизов), замечательный карикатурист, с милым, нелепым, курносым лицом.
Вместе с ними, в их дружной компании, но как бы в стороне, на отлете, шел еще один сатириконец — Саша Черный, совершенно непохожий на всех остальных. Худощавый, узкоплечий, невысокого роста, он, казалось, очутился среди этих людей поневоле и был бы рад уйти от них подальше. Он не участвовал в их шумных разговорах и, когда они шутили, не смеялся. Грудь у него была впалая, шея тонкая, лицо без улыбки.
Даже своей одеждой он был не похож на товарищей. Аверченко, в преувеличенно модном костюме, с брильянтом в сногсшибательном галстуке, производил впечатление моветонного щеголя. Ре-Ми не отставал от него. А на Саше Черном был вечно один и тот же пиджак и обвислые, измятые брюки.
<…>
Между тем сатириконский период был самым счастливым периодом его писательской жизни. Никогда, ни раньше, ни потом, стихи его не имели такого успеха. Получив свежий номер журнала, читатель прежде всего искал в нем стихи Саши Черного. Не было такой курсистки, такого студента, такого врача, адвоката, учителя, инженера, которые не знали бы их наизусть.
Но меньше всего походил он на баловня славы: очень чуждался публичности, жил (вместе с седоватой женой) в полутемной петербургской квартире, как живут в номере дешевой гостиницы, откуда собираются завтра же съехать. Кроме книг (а он всегда очень много читал), там не было ни одной такой вещи, в которую он вложил бы хоть часть души: шаткий стол, разнокалиберные гнутые стулья. С писателями он почти ни с кем не водился, лишь изредка бывал у Куприна и Леонида Андреева, которые душевно любили его. Да и там при посторонних все больше молчал, и было в его молчании что-то колючее, желчно-насмешливое и в то же время глубоко печальное. Казалось, ему в тягость не только посторонние люди, но и он сам для себя. Из его писем ко мне, относящихся к этому времени, у меня сохранилось всего лишь одно, где он, между прочим, пишет:
«…В общем, так измотался, что минутами хочется уже никогда ничего не писать, не издаваться… плюнуть на все и открыть кухмистерскую в Швейцарии».
Его самого удручал сумрачный тон его первых сатир. В том же письме говорится:
«Книжка висит над головой и положительно мешает думать и работать — хочется уже выйти из круга ее мотивов. в нем становится тесно, но чтобы прислушаться к новым голосам в самом себе — надо хоть иллюзию спокойствия».
Но никакого спокойствия в его характере не было.
Даже знаменитое имя свое, которое было в ту пору у всех на устах, сильно раздражало его.
— Здравствуйте, Саша, — сказал ему на Невском один журналист.
— Черт меня дернул придумать себе такой псевдоним! Теперь всякий олух зовет меня Сашей.
Вообще он держал себя гордо и замкнуто. Фамильярничать с собой не позволял никому»[1].
Едва не в каждом номере еженедельника появлялись сатирические стихи, подписанные именем Саши Черного. И в скором времени читатель узнавал их. даже если они появлялись без подписи. А это уже свидетельство своеобразия, самобытности, оригинальности творчества, которым может быть наделен лишь истинный талант.
Да, конечно, темы, за которые брался Саша Черный. были актуальны: бездушие и жестокость власти, интеллигентское равнодушие к судьбе ближнего, отсутствие идеалов у широких обывательских масс, пустота жизни, словоблудие под маской революционности и т. п. Но на подобные темы писали многие в то время. Стихи Саши Черного отличались необычной, порой неожиданной образностью, сочетанием серьезного и комичного в пределах небольшого пространства, органичным слиянием юмора и лирики. Многие исследователи творчества поэта утверждали, что у него нет ни одного любовного стихотворения. Но вот я открыл наугад сборник его стихов и сразу же наткнулся на прекрасное любовное стихотворение под вроде бы скучным заголовком «Экзамен»:
Из всех билетов вызубрив четыре.
Со скомканной программою в руке,
Неся в душе раскаяния гири,
Я мрачно шел с учебником к реке.
Там у реки блондинка гимназистка
Мои билеты выслушать должна.
Ах, провалюсь! Ах, будет злая чистка!
Но ведь отчасти и ее вина…
Зачем о ней я должен думать вечно?
Зачем она близка мне каждый миг?
Ведь это, наконец, бесчеловечно!
Конечно, мне не до проклятых книг.
Ей хорошо: по всем двенадцать баллов.
А у меня лишь по закону «пять».
Ах, только гимназистки без скандалов
Любовь с наукой могут совмещать!
Пришел. Навстречу грозный голос Любы:
«Когда Лойрла орден основал?»
А я в ответ ее жестоко в губы,
Жестоко в губы вдруг поцеловал.
«Не сметь! Нахал! Что сделал для науки
Декарт, Бэкон, Паскаль и Галилей?»
А я в ответ ее смешные руки
Расцеловал от пальцев до локтей.
«Кого освободил Пипин Короткий?
Ну что ж? Молчишь! Не знаешь ни аза?»
А я в ответ почтительно и кротко
Поцеловал лучистые глаза.
Так два часа экзамен nродолжался.
Я nолучил ужаснейший разнос!
Но, расставаясь с ней, не удержался
И вновь nоцеловал ее взасос.
Я на экзамене дрожал, как
