Она. И зачем только я это позволила! Стоит мне представить себе, как Джорджина сядет у ног Тэдди и в первый раз прочтет эти стихи ему, и у меня голова идет кругом. Он. Да, ты права. Это профанация.

Она. Профанация или нет, мне все равно. А вот что подумает Тэдди? Что он сделает? (Отталкивает его голову, лежащую у нее на коленях.) Ты, кажется, совершенно забываешь о Тэдди! (Вскакивает с места, волнуясь все больше и больше.)

Он (лежа на полу, так как толчок вывел его из равновесия). Тэдди для меня пустое место, а Джорджина и подавно.

Она. Скоро убедишься, какое она «пустое место». Ты думаешь, если женщина любит посплетничать и одевается, как пугало, так она не может наделать гадостей? Жестоко ошибаешься! (Мечется по комнате.)

Он медленно встает и отряхивает пыль с рук. И вдруг она подбегает и бросается ему на шею.

Генри! Помоги мне! Найди какой-нибудь выход, и я всю жизнь буду благословлять тебя. О-о, как я несчастна! (Рыдает у него на груди.)

Он. О-о! Как я счастлив!

Она (отшатнувшись от него). Не будь таким эгоистом.

Он (смиренно). Да, я заслужил этот упрек. Но если бы нам пришлось идти вдвоем к позорному столбу, все равно я был бы счастлив от одного того, что мы с тобой вместе; я даже позабыл бы, что опасность угрожает не только мне, но и тебе.

Она (смягчается и нежно гладит ему руку). Ты прелесть, Генри, но (с раздражением отталкивает его) пользы от тебя никакой. Хоть бы кто посоветовал мне, что делать?! Он (со спокойной уверенностью). Наступит час, и нужный совет тебе подаст сердце. Я много думал над этим, и я знаю, что мы должны сделать рано или поздно. Она. Нет, Генри. Ничего предосудительного, ничего бесчестного я делать не стану. (Садится на табурет и с непоколебимым видом смотрит на него.)

Он. Не сомневаюсь, дорогая, иначе ты бы перестала быть Авророй. Наш путь предельно прост, предельно честен, безупречен и правилен. Мы любим друг друга. Я не стыжусь этого: я готов пойти и объявить о нашей любви всему Лондону. Мне будет так же легко это сделать, как рассказать обо всем твоему мужу, когда ты убедишься, — а ты не можешь не убедиться, — что это единственный путь, достойный тебя. Уйдем к нам домой, уйдем сегодня же, не таясь, не зная стыда. Не забудь, мы многим обязаны твоему мужу. Мы его гости здесь; он почтенный человек, он был добр к нам, он, может быть, даже любит тебя, насколько это ему позволяет его прозаическая натура и убогий меркантильный мирок, в котором он живет. Чувство долга обязывает нас позаботиться о том, чтобы он услышал правду не из уст сплетницы. Пойдем к нему спокойно, рука об руку, простимся с ним и покинем этот дом открыто, смело, честно, с полным сознанием собственной порядочности, собственного достоинства.

Она (глядя на него во все глаза). Куда же мы пойдем? Он. Мы ни на волос не отступим от обычного течения нашей жизни. Мы собирались в театр, когда пропажа стихов заставила нас принять решение действовать немедленно. И мы пойдем в театр, но бриллианты твои останутся здесь, потому что мы не можем позволить себе такую роскошь и не нуждаемся в ней.

Она (раздраженно). Я уже говорила тебе, что ненавижу бриллианты; это Тэдди хочет, чтобы я непременно была увешана драгоценностями. Нечего учить меня скромности. Он. У меня и в мыслях этого не было, дорогая. Я знаю, что эта мишура не имеет для тебя никакой цены. О чем я говорил? Ах да! Вместо того чтобы вернуться из театра сюда, мы пойдем ко мне домой, — теперь уже к нам домой, а потом, когда ты получишь развод, мы вытерпим любую процедуру, какая полагается по закону, — все, что ты пожелаешь. Я не придаю этому никакого значения. Моя любовь родилась независимо от закона, и он не в силах связать меня или освободить от моей любви. Все это так просто и так радостно, ведь правда? (Берет со стола цветы.) Вот твои цветы, билеты у меня, мы попросим у твоего мужа коляску и этим докажем ему, что между нами нет места злобе и вражде. Пойдем!

Она. Что же ты предлагаешь — пойти к Тэдди и выложить ему все начистоту, объявить, что мы уходим?

Он. Да. Что может быть проще?

Она. И ты воображаешь, Тэдди стерпит это? Да он убьет тебя!

Он (внезапно останавливаясь, спокойно и уверенно). Ты не понимаешь таких вещей, дорогая, да и не можешь понять Я следовал греческим идеалам и не пренебрегал культурой тела. Как все поэты, я увлекаюсь боксом. Будь твой муж в форме да скинь он с плеч лет десять, и то из него получился бы всего-навсего посредственный боксер в тяжелом весе. А сейчас, даже если его привести в ярость, он сможет продержаться секунд пятнадцать, не больше. У меня хватит подвижности, чтобы не входить с ним в клинч{2} в течение этих пятнадцати секунд, а потом я на него насяду как следует.

Она (встает и подходит к нему; в глазах у нее ужас). То есть как это так «насяду»?

Он (мягко). Не спрашивай, дорогая. Во всяком случае, клянусь тебе, что опасаться за меня нет никаких оснований.

Она. А за Тэдди? Ты собираешься здесь, при мне, драться с Тэдди, как озверелый боксер?

Он. Все эти тревоги напрасны, дорогая. Поверь мне, ничего страшного не случится. Твой муж знает, что я смогу постоять за себя. А в таких случаях дело до драки не доходит. Я первый, конечно, не начну. Человек, любивший тебя когда-то, для меня священен.

Она (подозрительно). А разве он меня больше не любит? Он говорил тебе что-нибудь?

Он. Нет! Нет! (Нежно обнимает ее.) Дорогая моя, любимая! Как ты волнуешься! Это так не похоже на тебя! Эти волнения где-то там, внизу. Поднимемся к вершинам. Выси, уединение, царство души!

Она (избегая его взгляда). Нет, довольно. Все это ни к чему, мистер Эпджон!

Он (уязвленный). Мистер Эпджон?!

Она. Прости, я хотела сказать — Генри.

Он. Как ты можешь даже мысленно называть меня мистер Эпджон? Я никогда не думал о тебе как о миссис Бом-пас: ты для меня всегда Аврора,