Шрифт:
Закладка:
— Ты ведь уже не первый раз уже проявляешь такую безответственность, — пояснила Светка. — Позавчера ты забралась на дерево, хотя это тоже запрещено, — Светка словно зачитывала ей приговор по бумажке.
— И вообще, твое поведение асоциально, — Свека произнесла последнее слово запинаясь, почти по складам, и Мариха подумала: сколько же ей пришлось зазубривать эти сложные слова, перед тем, как разразиться сейчас такой сложной фразой.
Светлана была дочкой Татьяны Петровны. И до Марихи дошло, что это именно руководство пионерлагеря решило наказать ее таким образом, а вовсе не Светка по своей.
Остальные девочки молча ритмично скребли по полу вениками из прутьев. И только Ольга подняла голову, быстро взглянула на Мариху и подмигнула ей.
“Понятно”, — подумала Мариа. — Бунта из-за меня никто поднимать не будет. Ну что ж. Будем мужественно в одиночку нести на себе тяжесть этого наказания. А куда деваться?
Она вышла на улицу. Марихе казалось, что все сейчас глазеют на нее из окон своих комнат, шушукаются за ее спиной. Вон прошли двое ребят из соседнего корпуса. Оглянулись. Наверно, тоже ее обсуждают. Еще бы! Такое происшествие в лагере!
Марихе было очень странно чувствовать себя совсем одинокой среди своих еще недавно друзей, которые вдруг, все по команде, отказались от нее.
Бойкот…
Да, позавчера она действительно залезла на дерево. На спор. Никто не верил, что на это дерево можно забраться так высоко. Она доказала… И когда Мариха сидела, наслаждаясь созерцанем шелестящих вокруг крон, представляя себя обезьяной в джунглях, — вдруг услышала внизу какие-то крики.
Внизу бегала, махая руками Татьяна Петровна, что-то крича. Мариха огляделась вокруг — что-то случилось? Кому кричит докторша?
Девчоники и ребята, с которыми у нее был спор, куда-то убежали, и Мариха поняла, что Татьяна Петровна куричит именно ей:
— Я уже двадцать три года… Меня все уважают… а если ты сломаешь себе ногу? …из-за тебя мне выговор…
Но Мариха забралась на дерево вовсе не назло докторше, и совсем не для того, чтобы упасть и сломать себе ногу.
Татьяна Петровна тогда сильно на нее накричала, и предупредила, что если Мариха хоть раз нарушит…
Вот так как-то само собой и вышло, что она — еще тот злостный нарушитель!
А ведь Мариха в пионерлагере первый раз. Она думала, что здесь будет очень весело. Игры, смех, походы в лес, на речку, купанье, ягоды, — в общем, все, что должно было случиться здесь, в этом диком раздолье!
И вот сейчас Мариха сидела в беседке посреди лагеря. Одна. К ней никто не решался подойти. Правда, ей казалось, что обитатели лагеря поглядывали на нее совсем без осуждения, но подойти и заговорить с ней никто не решался.
Мариха поежилась.
Пойти сейчас поговорить к тете Нине? Нина Эдуардовна знает ее с рождения. Для Марихи она была почти родным человеком, что-то вроде члена семьи. Но Мариха понимала, что и тетю Нину она сейчас поставила в неловкое положение.
Нет, придется принять бойкот как должное. Винова, так виновата.
Девочки из ее корпуса, как обычно после завтрака подметали дорожку от их корпуса до площади для построения.
Мариха всегда удивлялась, зачем постоянно мести эту дорожу, ведь все равно через полчала эта дорожка снова будет усеяна такими же иголками с растущих вокруг сосен.
Пионервожатая Наталья объясняла ей, что главная причина этой ежедневной утренней процедуры — дисциплина.
Девчонки, подметая тропинку, украдкой поглядывали на Мариху, пытаясь отгадать, как переживает она этот бойкот?
Но сейчас в Марихе вдруг проснулась Армия Сопротивления. Нет, что-то в этом миропорядке ее не устраивало. И все равно, думают об этом окружаюшие.
И далее ее логика поскакала вперед, словно боевая конница.
Итак, ей объявлен бойкот. Стало быть, она вне закона. Стало быть, она не подчиняется этим всеобщим, пусть даже очень правильным правилам. Значит, она может делать, все, что захочет?
Ага. Она поправила на голове свой хвостик из темных густых волос, подтянула его повыше, на макушку. И, словно воин на боевом коне, воздев бунчук, направляется в атаку, — Мариха направилась к группе девчонок, подметавших тропинке у их корпуса.
Поравнявшись, негромко произнесла:
— Метете? Ну, ну, метите, метите. А я, пожалуй, пойду на речку искупнусь. Погода-то какая!
Мариха потянулась всем телом, повернулась к ним спиной и не спеша отправилась своей дорогой.
Кто-то за ее спиной тихо икнул, но, судя по молчанию, девчонки просто не знали, что ей ответить. В другой ситуации они, конечно, возмутились бы и отругали ее. Но не теперь, ведь разговаривать с ней запрещено. Бойкот.
Мариха понимала так: раз уж она отверженная, значит, ей вполне можно жить по своим законам. И эта ее новая жизнь вне общих законов и правил, конечно, трудна, но все же… Ощущение пустьзапретной, не разрешенной свободы — это же так здорово! В этом что-то есть.
Мариха, погруженная в свои мысли, пошла к заветному лазу в заборе, и, уже не обращая внимания, видит ли ее кто-то, или нет, отодвинула доску и оказалась на заветной территории свободы, где никто не говорил ей, что делать, где она могла, наконец, искупаться в речке, полежать в траве, наблюдая за тем, как под ветром колышутся луговый цветы у ее лица, как летают шмели над цветком.
Так прошло несколько дней.
Мариха вернулась с уже привычной послеобеденной прогулки на реку, Сидела в беседке, сушила, распустив на солнце мокрые волосы. Лагерный двор казался опустевшим, для большинства детей был тихий час, кроме “стариков”, это не признававших. Лишь рабочие на кухне выносили мусор, разгружали машины с провизией.
Неожиданно в беседку вошел Вадим, парень из старшей группы. Он, да еще несколько “стариков” в нарушение бойкота довольно часто в последнее время позволяли себе перекинуться с Марихой парой-другой слов.
— Как там, на речке, — спросил он, улыбаясь. — Вода холодная?
— Нормальная, — небрежно буркнула Мариха, исподлобья поглядывая на парня. — Ты тоже ходишь купаться?
— А ты молодец, — ответил Вадим. — Уложила их всех на лопатки.
Мариха понимала, о чем он. Да, вот только догадывается ли он, какой ценой дается ей эта ее независимость. Марихе сейчас казалось, что она повзрослела, что она уже ровесница этого парня и его друзей. По крайней
