Шрифт:
Закладка:
Но ведь так и есть. Чушь, ерунда, бессмыслица. Вся эта книга — сплошь пшик.
Но эта фигура!..
Гарри увидел ее снова в сгущающихся сумерках и теперь не повернул голову — аморфное нечто сохранилось в поле зрения. Вместо этого он сосредоточил взгляд на печати из гримуара у своих колен, выведенной в суглинке острием кинжала:
«Мерлин недоделанный», — усмехнулся он про себя.
Черный Гарри в самом деле. Ранее в Палате десяти чудес какой-то деревенщина с галерки крикнул: «Но он же ни разу не черный!» Конечно, так и есть. Однако он все равно снова и снова декламировал эту тарабарщину, и дурацкий символ был вырезан им в доброй сотне окрестных лесов. Что еще оставалось? Да и какой от этого вред?
Поднялся легкий ветерок и потревожил темную плеть ветвей — кривых ведьмовских пальцев, цеплявшихся друг за дружку. Легкий, но влекущий за собой ощутимый холод — и в кратком порыве сдул очертания печати, оставив одну грязь.
В сердце помраченной чащи фигура, трепетавшая на самом краю поля зрения Гарри, вдруг изменила форму, вняв этому порыву.
Явись, Люцифер. Явись.
Тим тоже видел эту фигуру, но принял ее за лесное животное — оленя, к примеру. На мгновение он замешкался, раздумывая, может ли в хилых лесах Арканзаса сыскаться кто-то более опасный — медведь или вепрь. Но фигура будто отпрянула от него сама, об угрозе не было и речи. Через минуту он уже забыл о ней. Все его мысли вращались вокруг Гарри.
Волшебник сидел на земле, скрестив ноги. Его окружала гниющая лесная подстилка — все выглядело так, будто он восстал из собственной могилы. Глаза Гарри были закрыты, книга в темном кожаном переплете лежала на коленях. Старик, похоже, дремал. Тим быстро прикинул в уме, стоит ли рискнуть и разбудить его.
А потом Гарри распахнул глаза так быстро, словно его веки попросту испарились. С негромким вскриком Тим отшатнулся.
— Гарри?
Губы волшебника приоткрылись, сперва чуть-чуть. Затем челюсть резко пошла вниз, будто оттягиваемая чем-то снизу, и рот Гарри превратился в бездонный и темный колодец, в котором Тим, как ни старался, не мог разглядеть даже зубы.
— Гарри, это я, Тим!
Гарри Эшфорд тихо зарычал. Звук был едва различим за шелестом древесных крон, растревоженных вдруг поднявшимся ветром. За спиной Тима кто-то аккуратно ступал по опавшим листьям. Он сразу обернулся на звук, и на мгновение ему показалось, что за стволом больного на вид дерева сидит чья-то сгорбленная фигура. На деле там никого не было.
Ему пришла в голову мысль, необъяснимая в своей бредовости, что шарманщикова мартышка забралась сюда, сбежав за ним; он даже ухмыльнулся. Быть такого не может. Тим повернулся обратно к Гарри.
И охнул. Глаза старика стали желтыми, цвета гноя. Зрачки сжались до черных точек. Рот был раззявлен на небывалую ширину, подбородок уперся куда-то в основание шеи. Опять свои трюки выкидывает, подумал Тим. Старый дурак решил меня испугать.
Старому дураку такое удавалось раньше с легкостью.
Взяв себя в руки, Тим произнес:
— Пошли, Гарри, тут тебе не подмостки, и все зрители разошлись…
Он едва успел сказать это, прежде чем Гарри вскочил и бросился на него. Изо рта, ставшего темным провалом, неслись нечеловеческие звуки; пальцы острыми ногтями впились парню в щеки. Закричав, Тим рухнул на спину, споткнувшись о спрятанную посреди листвы корягу. Гарри в мгновение ока сел на него сверху.
Все было кончено еще до того, как оба успели это осознать.
Тим Дэвис вернулся к своим уборщицким обязанностям. Он редко с кем говорил, да и к Минерве утратил последний интерес. По большей части циркачи — артисты, фрики и остальные причастные — избегали общества странного, вечно молчаливого угрюмца: слоняется, и черт с ним. Сам Тим тоже никого не донимал, так уклад и устоялся.
Черный Гарри Эшфорд пропал в лесах. Но люди часто сбегают из цирков и порой возвращаются, когда приходится несладко. Поэтому никого особо не заботило, что произошло в тот вечер с иллюзионистом.
Шоу продолжалось.
Джоджо вытряхнул из бумажника книжицу со спичками. На пол оттуда же тихо спланировали билеты на ипподром. Оторвав картонную запальницу, он чиркнул серником ярко-красного цвета по полоске наждачной бумаги. Серничек рассыпался, не родив и намека на искру. Джоджо тяжело выдохнул, едва не выронив зажатую в зубах сигарету. Спички промокли от пота, пропитавшего ткань его брюк, рубашки и даже шляпы. Будет жарко, пообещал дневной клерк, когда Джоджо вышел на смену. Он тогда скептически бросил в ответ: да ни хрена. Но парнишка оказался прав — половина восьмого вечера, а жара только начала помаленьку спадать. В перерывах между работами, в той временной прорехе, где огонь плавно переходит в полымя, Джоджо вполне мог бы сгонять во «Дворец» на какой-нибудь фильм, как часто делал в жаркие дни. Сам фильм не имел значения — обычно крутили всякую бабскую лабуду или тупую фантастику про монстров. Он заваливался в кинотеатр лишь для того, чтобы побыть в тени. Пусть там и мультики крутят. За весь этот ужасный год Джоджо насмотрелся всякого, и теперь вполне мог обсуждать новинки кинематографа с девицами, работавшими в «Звездочете», — теми дурами, что мечтали когда-нибудь стать старлетками. Пропускал Джоджо лишь те фильмы, где снималась Айрин Данн. Слишком похожа на Бет, от этого поганее на душе. На «Грошовой серенаде», что вышла в сорок первом, он выдержал первые пятнадцать минут и выбежал из кинотеатра в гневе. Никак не удавалось избавиться от ощущения, что экран насмехается, дразнит и подначивает. И еще в прошлом году одна девчонка из аптеки попросила его сходить вместе с ней на «Парня по имени Джо». Он на нее тогда наорал, больше они никогда не разговаривали.
Черт бы подрал Айрин Данн.
Джоджо наклонился и поднял с грязного ковра билеты на скачки. Визит в Оуклон — сплошь неудача: не особо рискуя, он поставил на Воротилу и Океанский Бриз, но ни одна поганая лошадь не дошла до финиша, и теперь две картонки тупо занимали в бумажнике место. Нет, конечно, он туда поперся не проставиться, а перехватить сэндвич с солониной, и все равно от пары вроде бы «верных» ставок толку как от козла молока! Взбешенный, Джоджо сунул билеты обратно в бумажник — без особой на то причины.
Сдвинув шляпу на затылок, он достал из кармана платок и вытер лоб. Миниатюрный жестяной вентилятор на его захламленном столе перестал работать несколько недель назад, но мистер Гиббс, ночной администратор-скряга, не спешил его чинить, ссылаясь на то, что ночью южное крыло отеля обдувает «хорошенький ветерок», если открыть окно — сразу всё уловишь. Ага, вот оно, окно, открыто — и что? Никакого, мать его, ветерка.
