Шрифт:
Закладка:
Молодая супруга сейчас беззаботно смотрит незамысловатые сны, тихонечко сопит под боком, а он, смежив усталые веки, никак не отвлечётся от дневных забот. Завтра он собирает ближайших советников, чтобы послушать и решить, кого следует опасаться Эпиру в ближайшее время. Повсюду в Греции неспокойно: эллины конфликтуют между собой по любому поводу, убивают друг друга – из-за клочка пахотной земли, морской гавани или горных недр, объединяются в союзы, чтобы навязать волю тем, кто проиграет войну. Нет, в такой ситуации Эпиру не отсидеться в стороне…
Сейчас Эпир слаб, эпиряне с трудом противостоят враждебным иллирийским племенам, протоптавшим дорогу на земли эпирские. И фракийцы, как голодные волки, в любой момент готовы напасть на царство, пограбить и пожечь селения. Афины обещали Фракии поддержку деньгами и войском взамен уступки им земли для устройства афинских поселений. Вот и разберись теперь, кто Эпиру друг, а кто – враг!
С досады Арриба резко повернулся на постели, потревожив супругу. Троада произнесла что-то недовольным голосом и вновь затихла. Он постарался успокоиться, время шло, но сон всё не приходил. В голову лезли мысли, одна мрачней другой:
…Спарта, Афины, Фивы – каждый город претендует на гегемонию в Греции, но Эпиру нужно выбрать, с кем удобнее будет ему, безопаснее?
…Персы могут вновь объявиться на греческой земле. Они не могут простить грекам своё поражение при Марафоне и Саламине, не успокоятся! Эпир окажется на пути персидской армии, и тогда Аррибе придётся выбирать – идти ему с персами на единоверцев, эллинов по крови, или воевать против персов вместе с Грецией. Нужно подумать – персидские цари всегда щедро платили за измену…
…Нет, у персов сейчас большие проблемы с престолонаследием. Скорее всего, война случится между Афинами и Македонией. Но если победа будет за афинянами, что выиграет Эпир? Или проиграет? Да, проиграет, потому что Фракия при поддержке Афин обязательно устремится на эпирскую территорию. Тогда Эпиру выгоден союз с Македонией…
Определившись, Арриба немного успокоился и попытался оказаться в спасительных объятиях Гипноса. Он решительно прижался к привлекательному изгибу спины безмятежно спящей Троады; подсунул руку ей под грудь, другой начал гладить упругую плоть живота, призывая в помощь Эроса. Троада во сне отозвалась, шевельнулась телом. И тут Арриба некстати припомнил Мирталу, младшую сестру Троады, свою племянницу. Он отвлёкся на неё и снова расстроился – разве сравнить Троаду с Мирталой? Кроткую овечку со зловредной лисицей? Миртала совсем не похожа на покорную обитательницу гинекея – женской половины семейного дома. В глазах у неё всегда угольки тлеют – характер вздорный, непредсказуемый. Скрытная, мстительная, обиды не прощает. Лучше отдалить её от дворца, куда-нибудь в горное селение – и пусть там тешит гордыню свою, пока женихи не объявятся. А там – прощай, Миртала…
Мысли о дерзкой племяннице окончательно расстроили Аррибу. Он вспомнил своего брата Неоптолема. Эпиряне хвалят его до сих пор, при нём Эпир процветал. Ещё он был отменным грубияном, пьяницей – об этом все знали. Арриба был младше Неоптолема, немало унижений натерпелся от него, и никогда не стал бы царём, да случай помог. Ушел Неоптолем с войском на иллирийцев, и в первом сражении сложил голову. Совет старейшин назначил Аррибу опекуном малолетнего сына царя, наследника престола Александра, заодно и его сестер – Троады и Мирталы, они были старше Александра. Арриба недолго таил желание видеть себя первым человеком в царстве. Заручившись поддержкой жрецов, влиятельных эпирских князей и военачальников, он женился на Троаде. Вскоре она родила сына, которого Арриба назвал Эакидом – «Происходящим от Эака», поскольку род молоссов, откуда были Неоптолем и Арриба, происходил от легендарного героя Троянской войны Ахилла, внука Эака. После рождения сына Арриба пренебрёг законными правами Александра на престол и объявил себя царем Эпира, а Эакида – наследником. Троада, супруга Аррибы, не возражала против его действий, но Миртала затаилась…
Наконец, тяжкие мысли начали оставлять Аррибу. Ему показалось, будто он медленно погружается в ванну с теплой водой и лепестками роз… Где-то вдали приятно запела свирель… Веки склеивались, голова тяжелела – это Морфей, добрейший сын Гипноса, сжалился над царем, опустив над ним два чёрных крыла…
Ночной визит
В дверь супружеской спальни несмело постучали, будто мыши поскреблись. Тревожить царя глубокой ночью мог позволить только один человек – постельничий, да и то по самым безотлагательным делам. Арриба, недовольно кряхтя и сопя, встал, накинул легкий хитон. У двери спросил негромко:
– Кто? – Хотя был уверен, кто нарушитель его сна. Услышав знакомый голос, откинул металлическую щеколду – он всегда запирался на ночь.
В полутёмную комнату бесшумно проскользнул человек в короткой тунике – Завкр, надежный слуга, верный пёс. Склонив голову, он прошептал:
– Мой царь, прибыл гонец из Македонии. Утверждает, что с важным посланием от царя Филиппа.
Арриба приподнял густые брови, отчего лицо с крупным носом выразило нескрываемое изумление. Усмехнулся про себя: «Надо же, вспоминал македонян, а они уже здесь!» Вслух сказал:
– Проводи в зал приёма. Пусть ожидает.
* * *
Посланник Филиппа в сопровождении Завкра оказался в просторном зале, где царь обычно принимал чужестранные делегации. Гонец присел на клисмос – стул с изогнутыми ножками и высокой спинкой, – со вниманием огляделся. От двух настенных светильников-лихнионов, которые, видимо, только что зажгли, пахло прогорклым маслом, и света было недостаточно. Углы зала тёмные, не проглядывались. Судя по воздуху, какой встречается в непроветриваемом помещении, здесь давно не было приёмов.
Мимо македонянина тенью проскользнул человек. Используя заострённый крючок на длинной палке, ловко снял с фитилей нагар. Стены, покрытые алебастровой штукатуркой, посветлели, обнаружив места с росписью сцен охоты на кабана и медведя. На торцовой стене виден старый дождевой подтёк от прохудившейся кровли. По внешнему виду зала и мебели ночной гость отметил, что эпирский царь к роскоши не стремится.
Дверь, через которую его проводили сюда, выглядела, судя по закоптелым дубовым доскам, очень древней; едва заметно проглядывала незатейливая резьба. Дверь, что напротив, выглядела парадно, за счёт инкрустации слоновой костью и золоченых медальонов. Видимо, она служила для выхода царя к послам. Часть «царской» стены занимала большая картина, изображавшая легендарный эпизод из жизни богов. Поверх каменных плит пола лежали два шерстяных ковра с меандром – дорогим для
