головы. Ну кто же знал, что случится такая беда? Я грешной душой подумала: лучше б у него голова разболелась. Как на зло я и машину водить не умею, чтобы отвезти его в городскую больницу. Мечусь в своих мыслях и кажется нахожу выход: вспоминаю про сотовый телефон. И вот как всё один к одному плохо складывается: мобильной связи в этом районе нет. Хоть кричи!

Подошла я к Ульбеку после того, как бегала к машине за телефоном и, чтобы его не волновать как можно спокойней говорю:

— Чем мне тебе помочь? Подскажи мне пожалуйста. Я просто не знаю, что мне делать.

— Мобильник не берёт?

— Не берёт, — выдохнула я, словно призналась в измене.

— Без врача, думаю, мне не обойтись.

А где ты этого врача тут достанешь? Что мне ему ответить? Тут в пору пожалеть, что я лишь консультант по косметике. Но ищущий ответ всегда его находит. Нашла и я. Не самый лучший, но в данных обстоятельствах другого быть не могло.

Когда мы добирались до конечного пункта следования, в трёх или четырёх милях до того мы проезжали видимую в отдалении ферму. Возле жилого дома стояли машины, работали люди, и только на них я могла тогда уповать.

— Послушай, — стала я выражать свою мысль. — Помнишь ферму по дороге сюда?

— Да, Саин, помню. Какая ты у меня умница. Отправляйся туда. Там должны помочь.

— Тебя здесь нельзя оставлять. Нужно хоть до палатки добраться.

— Хорошо. Пойдём потихоньку.

Добирались мы так же, как вылезали из воды. По дороге Ульбек несколько раз останавливался, чтобы отдышаться, после чего продолжал вскользь по земле передвигать ноги и руки. Всё это время помимо помощи ему, я ещё думала то о том дойдём мы или нет, то сокрушалась о том, что мы не поставили палатку ближе. Когда же нам удалось осилить этот тяжёлый, хотя и не долгий путь, Ульбек повалился на спину прямо у входа в походное убежище.

— Всё, — говорит, а дыхание тяжёлое словно воздуха не хватает. — Здесь буду лежать. Мне сойдёт. Иди, Саин. Время понапрасну не трать.

Напоследок я стащила с него мокрую одежду, помогла перелечь на расстеленный спальный мешок и укутала в одеяло. Переодеваться самой я не сочла уместным, рассудив, что в отличии от Ульбека, в движении мне скоро удастся обсохнуть. Кроме того было бы не простительной глупостью отнимать от важного дела драгоценное время на какие-то пустяки. Тут бы уж всё, можно отправляться в дорогу. Но в эту самую секунду меня вдруг бросило в дрожь, когда я представила, что Ульбеку в таком беспомощном состоянии придётся остаться одному. Меня самопроизвольно захлестнуло видение того ужаса, что если ему, не дай Бог, станет хуже, с ним рядом не окажется никого, кто бы хоть слово ободрения произнёс. Вместо того, чтобы идти за тем, в чём он нуждается самым насущным образом, за тем, от чего зависит его жизнь, я, как безмозглая кукла, стояла, зацепившись за него взглядом. В этом мне как будто находилось оправдание, при том, что бездеятельное участие в судьбе человека, вдобавок когда ты должен и в состоянии действовать ему во благо, оправданию не подлежит.

— Всё, Саин, — подал голос Ульбек. — Ты устроила меня хорошо. Спасибо. Теперь иди.

Я быстро, в одно, слитое с моим порывом движение, опустилась перед ним на колени и стиснула руку в своих ладонях:

— Я скоро, Ульбек. Туда и назад. Ты только держись.

— Иди спокойно. Я обязательно тебя дождусь. Даю тебе слово.

Его руку бережно, как старинный пергамент, я опустила на одеяло, после чего стремительно поднялась.

— Ты и соскучиться без меня не успеешь, — сказала я не меньше для себя, чем для него и без оглядки бросилась на шедшую через лес грунтовую дорогу, на которой вряд ли разъехались бы два автомобиля.

Я не шла, я даже не шла быстро, я что было у меня мочи бежала, надеясь сократить время, в которое Ульбек будет одиноко ожидать помощи. И вот тут, как мне скоро стало понятно, я совершила огромную ошибку, простительную только из-за моих искренних побуждений. Старт я взяла как спринтер, но и как спринтер, не выдержав марафонской дистанции, очень быстро выдохлась. Я не хотела мириться со своим измождением. Не смотря на то, что из-за него моя скорость сама по себе снижалась, я упрямо продолжала переставлять ноги и не заметила как непроизвольно перешла на шаг. Чуть позже я вовсе остановилась и, ухватившись за дерево, восстанавливала дыхание и злилась, что мне, от которой зависит человеческая жизнь, так мало дано. В стиснутой точно ремнями груди поселились тысячи тысяч иголок, при каждом вздохе причиняющих мне острую боль. Но продолжительная передышка была для меня слишком не позволительной роскошью.

Отклеившись от дерева, я, наученная горьким опытом, возобновила свой прерванный путь. На этот раз, экономя и время и силы, я чередовала умеренный бег с реабилитирующей ходьбой. Преодолеть таким образом четыре мили задачей для меня было тоже не из лёгких. Но о том, чтобы сдаться у меня не возникало ни малейшего поползновения.

Мои мысли раздваивались на равные по силе части. Одна их половина, держась за ферму, гнала и гнала меня вперёд. Другая, не отпуская Ульбека, так сильно звала меня вернуться назад, что ради скорейшего возвращения гнала меня вперёд ещё настойчивей. Иной раз у меня подкашивались ноги, когда самопроизвольно на ум мне приходила мысль, что, быть может, в эту самую минуту, когда я бегу ему за помощью, он уже не нуждается ни в ней, ни в чём-либо ином в жизни. Я силой заставляла себя думать о лучшем, говорила: «Всё обойдётся. Я приведу людей. Он обязательно поправится». Но мысли, вертевшиеся вокруг этой больной темы, нет-нет да и рисовали мне совершенно обратное. Тогда я принялась петь. Пела не вслух, а про себя, так как вовремя сообразила, что пение в сочетании с движением будет скорее отнимать у меня драгоценные силы. Мало помалу, хоть добрые отрезки вдруг забытых мной слов заменялись мелодичным мычанием, я перестала бояться плачевных перспектив. Они не покинули до конца мою голову, но обрели вид не связанной с реальностью фантазии. Я рассматривала её как кино, волнительное не более, чем в силу своей вымышленности.

Всё изменилось когда здорово меня напугав, с нависшего над дорогой дерева взлетела какая-то огромная тёмная птица. Мне только тогда стало ясно в каком опасном месте я нахожусь. Сейчас — слава Богу! — это всего лишь птица. Но на многие мили вокруг простираются настоящие дебри, где не