(б) имела не слишком большую, но очень качественную организацию в России, которая двадцать лет (!) целенаправленно занималась организацией рабочего движения. Причем действовали большевики отнюдь не петициями: в их арсенале были стачки, саботаж, теракты, уличные бои. За спиной у Ильича стояли такие «зубры» нелегальной работы, как члены Русского бюро ЦК[2] Коба (Сталин) и Андрей Уральский (Свердлов), освобожденный в марте из Бутырской тюрьмы Юзеф (Дзержинский) и множество подобных фигур меньшего калибра, но в том же стиле: мало слов, много дела.

Эта двойственность, сочетание политически грамотной верхушки и конспиративно-боевых низов, делала организацию совершенно непредсказуемой и действительно опасной, ибо у нее была и голова с бродившими в ней «грёзофарсами», и руки, которые могли заняться их реализацией. Но насколько опасной – не понимало даже большинство членов ЦК, мысливших все-таки парламентскими категориями.

А время шло. Отгремели июльские беспорядки, торжественно провалился корниловский мятеж, Россия была объявлена республикой. Армия рассыпалась на глазах, по всей стране пылали помещичьи усадьбы. Росла и ширилась великая русская смута, а в столице пиром во время чумы кипели политические дебаты.

Ленина «сносит» влево

По мере развития революции Россия дрейфовала в левую сторону политического спектра. Из правительства уходили представители буржуазных партий, их портфели подхватывались социалистами – эсерами и меньшевиками. Впрочем, войдя в правительство, они не делали ничего такого, что можно было бы ожидать от представителей социалистических партий, оправдываясь тем, что не имеют возможности защищать интересы трудящихся («хочу, но не могу»). Большевики в правительство не входили и не собирались («не могу, а значит, не стану») – обычная, в общем-то, позиция для политических радикалов: свобода критики и никакой ответственности. Советы также являлись эсеро-меньшевистскими – хотя после подавления корниловского мятежа и началась их большевизация, но ВЦИК[3] пока оставался прежним.

Ленин, сидевший в Гельсингфорсе, со всем пылом пресекал любые попытки своих деятелей работать в одной упряжке с социалистами, называя тех «социал-предателями» (и было за что!) Тем не менее, когда в ходе подавления корниловского мятежа стихийно возникла коалиция с эсерами и меньшевиками, он эту коалицию задним числом одобрил и даже написал несколько соответствующих статей, начиная с известной работы «О компромиссах». Причина внезапной уступчивости Ильича была проста: развитие событий его вполне устраивало. «Компромисс» с социалистами, к которому призывал Ленин, он видел в следующем: Советы берут власть в свои руки и формируют правительство, состоящее из советского большинства – меньшевиков и эсеров, не допуская в него кадетов и прочих представителей буржуазных партий. Большевики, так уж и быть, в правительство не войдут, удовлетворившись только свободой реализации своей программы – то есть, продолжат агитировать, выдвигая безумные сверхпопулистские лозунги, наживая политический капитал и спокойно ожидая революции на Западе. По Марксу, начать должен был именно Запад, так что Россия могла особо не спешить.

Примерно в таком духе Ильич написал целую серию статей, чем дал ЦК и Петроградскому комитету богатую пищу для политических дискуссий – и большевистские политики этим старательно занимались. Пока все это обсуждалось, РСДРП (б) вела себя мирно: ее представители честно участвовали в заседаниях разнообразных органов власти и комитетов, старались обеспечить как можно более солидную фракцию на Демократическом совещании, которое должно было определить состав правительства новорожденной Российской демократической республики (его открытие было назначено на 14 сентября). Они, конечно, всюду агитировали за полный разрыв с буржуазными партиями, но торжественных уходов из зала заседаний, переходящих в забастовки протеста, не устраивали – хотя бы и на том спасибо.

И вдруг 15 сентября Ленин прислал инструкции, от которых ЦК впал в ступор: Ильич внезапно переметнулся на крайний левый фланг и начал требовать немедленной подготовки вооруженного восстания.

Что же произошло? Очень простая вещь: социалистические лидеры оказались не глупее Ленина и соглашаться на большевистский «компромисс» не собирались. Эсеро-меньшевистское правительство? Это чтобы они за все отвечали, а большевики прятались за их спины? Правый меньшевик Марк Л ибер выразил эти страхи четко и афористично: «Кадеты сброшены с колесницы, но бойтесь, как бы вам не очутиться на ней одним». Боялись, однако, и еще как!

Уже 9 сентября правые социалисты Дан, Церетели и прочие, иже с ними, заговорили о новой коалиции с буржуазными партиями[4]. Большевистские политики пытались им возражать, начав увязать в изначально бесплодных дискуссиях с социалистическим большинством. ЦК РСДРП (б) собрался привычно уйти в оппозицию и с новым пылом предаться агитации и пропаганде, чем он занимался уже полгода. В общем, положение для радикальной партии было достаточно выигрышное. И тут Ленин шарахнулся на левый фланг, потребовав бросить всю эту ерунду и начать подготовку к вооруженному восстанию.

Людей, входивших в состав ЦК, трудно было шокировать – однако Ленину это удалось. (У меня есть подозрение, что самым большим шоком для них стало осознание того, что Ленин не просто говорит о приходе к власти, а всерьез собирается ее брать.) Их вождь оказался не радикальным политиком, и даже не авантюристом высшей пробы, а полностью «отмороженным» деятелем, который искренне не понимал: почему не взять власть, если можно ее взять? Будем идти по этому пути столько, сколько продержимся. Последствия? Да плевать на последствия! Войдем в историю, как вошла в нее Парижская коммуна, и пусть на нашей крови поднимется новое поколение революционеров!

Да и партийные низы подпирали. Двадцать лет вожди говорили им о социалистической революции – и теперь пришло время «отвечать за базар». Иначе большевистские лидеры потеряли бы лицо перед собственным личным составом – и кому бы они были после этого нужны? И вот социалистическая революция внезапно сошла со страниц толстых томов партийных теоретиков и испытующе уставилась в лицо: ну как, товарищи, рискнете? Кишка не тонка?

Стра-ашно!

Едва получив новые ленинские письма, 15 сентября ЦК собрался на специальное заседание. Сталин (вообще-то верный ленинец, но вписывавшийся в повороты вождя с некоторым запозданием, поскольку не имел привычки подчиняться, не раздумывая) предложил отправить письма на обсуждение в наиболее крупные первичные организации (вот и пойми – он за ленинские идеи или против?), однако получил сплоченный отпор остальных членов ЦК, от Каменева до Троцкого. В партии имелось огромное количество леваков, которым только ленинской поддержки и не хватало, чтобы немедленно перейти к захвату вокзалов и уличным боям. Более того, дабы информация не просочилась случайно, постановили все копии писем сжечь, оставив только по одному экземпляру, и упорно продолжали печатать в «Рабочем пути»[5] старые ленинские работы эпохи «компромисса» (то есть двухнедельной давности).

Какое-то время так все и шло: Ленин требовал немедленного выступления, ЦК саботировал. Но