Иными словами, самая большая странность человека – это его огромный моральный диапазон, включающий в себя как неописуемую порочность, так и поразительную щедрость. С биологической точки зрения такое многообразие реакций объяснить очень трудно. Если мы эволюционно приспособлены быть хорошими, то почему мы настолько плохие? А если мы эволюционно приспособлены быть безнравственными, то как же мы можем быть настолько великодушными?

Такое сочетание добродетели и порока свойственно не только современному человеку. И поведение доживших до современности охотников-собирателей, и данные археологии указывают на то, что уже сотни тысяч лет назад люди делились друг с другом пищей, практиковали разделение труда и помогали нуждающимся. Во многих отношениях наши жившие в плейстоцене предки были толерантными и миролюбивыми. Однако те же самые данные показывают, что также наши предшественники занимались грабежом и половым доминированием и применяли пытки и казни разной степени жестокости, по гнусности сравнимые с преступлениями нацистов. Сегодня нам уже очевидно, что способность к чрезвычайной жестокости и насилию характерна не только для какой-то одной группы людей. По самым разным причинам одно общество может существовать исключительно мирно на протяжении многих десятков лет, а другое – переживать одну вспышку насилия за другой. Это совсем не означает, что у людей из разных эпох и частей света есть какие-то врожденные психологические различия. Судя по всему, повсюду люди одинаково склонны и к добродетели, и к насилию.

Такая же двойственность заметна и в детях. Еще не научившись говорить, маленький ребенок может улыбаться, смеяться и даже предлагать помощь взрослым – поразительная иллюстрация врожденной человеческой склонности доверять окружающим. Однако при других обстоятельствах те же самые великодушные малыши, желая добиться своего, будут орать и закатывать истерики, проявляя невероятную степень эгоцентризма.

Существует два классических объяснения этого парадоксального сочетания самоотверженности и эгоизма. Оба объяснения исходят из того, что наше социальное поведение в основном определяется биологией. Оба также сходятся в том, что только одна из этих двух ключевых тенденций появилась в результате генетической эволюции. Отличаются же они тем, какую именно сторону нашей личности считают фундаментальной: добродушие или агрессивность.

Первое объяснение предполагает, что толерантность и добродушие – неотъемлемые свойства человечества. Согласно этой идее, мы добродетельны по сути своей, но подвержены дурному влиянию, что и мешает нам жить в вечном мире. Некоторые религиозные мыслители возлагают вину за такое положение дел на сверхъестественные силы вроде дьявола или “первородного греха”. Некоторые светские философы, напротив, считают, что зло коренится в общественных силах, таких как патриархат, империализм или неравенство. Так или иначе, предполагается, что рождаемся мы добродетельными, но в течение жизни подвергаемся пагубному влиянию разрушительных сил.

Согласно второму объяснению, врожденной является наша плохая сторона. Мы рождаемся эгоистичными и склонными к соперничеству и такими бы и оставались, если бы не облагораживающее влияние цивилизации – к примеру, наставления родителей, философов, священников и учителей или уроки, которые мы извлекаем из собственной истории.

На протяжении многих веков люди стремились упростить запутанный мир, принимая один из этих двух противоположных взглядов. Жан-Жак Руссо и Томас Гоббс – классические представители альтернативных позиций. Руссо выступал за то, что человечество по природе своей добродетельно, а Гоббс – за то, что человечество по сути своей безнравственно2.

В каждой позиции есть своя правда. Есть много данных, говорящих в пользу того, что люди от рождения склонны к доброте, – точно так же, как и в пользу того, что мы самопроизвольно испытываем эгоистичные чувства, ведущие к агрессии. И еще никому не удалось доказать, что какая-то из этих двух тенденций более значима с биологической точки зрения или более важна с точки зрения эволюции.

Как только в этот спор вмешивается политика, его становится еще труднее разрешить. Ведь когда абстрактные теоретические аргументы превращаются в доводы, имеющие общественное значение, обе стороны еще упорнее стоят на своем. Если вы руссоист и убеждены в неотъемлемой добродетели человечества, вы, скорее всего, придерживаетесь пацифистских принципов, боретесь за социальную справедливость и верите в народные массы.

Если же вы последователь Гоббса, то при ваших циничных взглядах на человеческую природу вы, вероятно, выступаете за необходимость социального контроля, одобряете иерархию и принимаете неизбежность войн. Спор, таким образом, выходит за рамки биологии и психологии и превращается в дебаты об общественных движениях, политических структурах и моральных устоях. И шансы найти простое решение, соответственно, сходят на нет.

Я считаю, что из бесконечных споров о фундаментальных основах человеческой природы есть выход. Вместо того чтобы пытаться доказать неправоту одной из сторон, нам нужно спросить себя, имеет ли вообще смысл спорить. Ответ подсказывают маленькие дети: и последователи Руссо, и последователи Гоббса в известной мере правы. В нас есть и природная доброта в понимании Руссо, и природная эгоистичность в понимании Гоббса. В каждом человеке заложено и добро, и зло. Эти противоречивые стороны нашей личности определяются биологией и модифицируются обществом. Добродетель может быть приумножена или подавлена, точно так же как эгоистичность может быть усилена или ослаблена.

Стоит только признать, что мы одновременно и хорошие, и плохие от природы, как на смену старому бесплодному спору приходят новые захватывающие проблемы. Если и руссоисты, и гоббсовцы по-своему правы, то откуда взялось это странное сочетание поведенческих тенденций? На примере других видов, особенно птиц и млекопитающих, мы знаем, что естественный отбор может поддерживать самые разнообразные склонности. Некоторые виды не очень склонны к конкуренции, другие относительно агрессивны, третьи проявляют оба этих свойства, четвертые ни одного. Странность человека заключается в том, что в обычных социальных взаимодействиях мы чрезвычайно спокойны, но при этом в некоторых обстоятельствах становимся настолько агрессивными, что легко идем на убийство. Как же так получилось?

Эволюционные биологи следуют принципу, который в 1873 году четко сформулировал генетик Феодосий Добжанский в докладе для Национальной ассоциации преподавателей биологии: “Ничто в биологии не имеет смысла, кроме как в свете эволюции”. Впрочем, по поводу того, как именно должна применяться эволюционная теория, до сих пор ведутся споры. Ключевой вопрос этой книги: каково значение поведения приматов?

Согласно традиционным представлениям, умственное развитие животных и человека отличается настолько сильно, что изучать приматов для понимания человеческой природы бессмысленно3. Томас Генри Гексли был первым эволюционным биологом, усомнившимся в этой позиции. В 1863 году он писал, что, изучая человекообразных обезьян, мы можем очень многое узнать об истории поведения и мышления человека: “Я постарался показать, что никакой абсолютной структурной демаркационной линии… нельзя провести между миром животных и человеком”. Гексли был готов к возражениям оппонентов: “Со всех сторон раздадутся крики: “Сила знания – мораль добра и зла, – хрупкая нежность человеческих привязанностей поднимают нас над любым родством с грубым зверьем”4. Такое скептическое отношение вполне можно понять, и оно до сих пор не полностью исчезло. В 2003 году эволюционный биолог Дэвид Бараш писал: “Что касается поведения, то весьма маловероятно, что люди унаследовали от приматов хоть какие-то значительные признаки”5.