утратила свой чудесный свет. Но душа Валентина хранила прежний трепет, лишь несколько сменивший тональность. Этим тёплым благовестом наполнялось и всё вокруг: и скамейка, и деревья, и воробьи, и прохожие, и проезжающие мимо автомобили. Бытие ныне не зависело от иконы, поскольку существовало просто само по себе, как, впрочем, и всегда. Валентин переложил картину на колени, освободил место на скамье. Удобнее откинулся назад и стал смотреть на небо сквозь новорожденную, светло-зелёную нежную листву.

В собор вернулся к вечерней службе. Зашёл к ключнице, положил икону на стол:

– Приобрёл по пути. Отдайте в мастерскую для доделки, если глянется и сочтёте.

Вышел из придела и направился домой, не озаботившись переодеться в мирское. Нестерпимо сладостный и жаркий свет пылал в сердце, чуть мерцая в такт закатному солнцу.

© Валерий Воробьёв, Минск, 2011