Шрифт:
Закладка:
– Что ж ты…
Но чем виноват картонный малыш, если даже Артур не смог спасти женщину, которую так любил? А он из тех, кого называют настоящими мужчинами.
Артур не бросил меня, когда я осталась одна в целом мире, хотя пожениться они с мамой не успели и Логов не мог считаться моим отчимом. Но и я уже не была ребенком – в начале мая мне исполнилось восемнадцать, и совершеннолетие уравняло меня со всеми взрослыми, на которых я всегда посматривала с недоверием и опаской.
Мне предстояло жить в их мире, по их правилам, и я молилась только о том, чтобы Артуру не осточертело возиться со мной. Если из моей жизни исчезнет еще и он, я просто зависну в вакууме.
Но пока он держится и ничем не выдает того, что я утомила его своим присутствием. Хотя опыт общения с детьми у него начисто отсутствует, а я для него все же ребенок, к тому же и выгляжу лет на двенадцать… Ну, максимум на четырнадцать. Может, к сорока годам он дозрел до отцовства? А я все же не пачкаю пеленки и не плачу ночами. Точнее, он не слышит того, как я плачу в пустой квартире, живет-то он у себя.
– Выезжаем завтра, – объявил Артур утром, заявившись к завтраку с теплыми круассанами – обожаю их!
– В смысле завтра?!
Он аккуратно намазывал круассан маслом:
– А что тебя смущает?
– Надо же собраться…
– Так у тебя целый день на это! Поверь мне, на море ты все равно будешь носить только шорты и майку, ты и здесь-то из них не вылезаешь… Так что возьми смену, все. Ну, понятное дело, белье, купальник…
– Понятное дело…
Расслышал он язвительные нотки?
Но Артура этим было не задеть, мама нас обоих называла «сибирские язвы», хотя ни он, ни я никакого отношения к Сибири не имели, я даже не была там никогда.
– Ты когда-нибудь был в Сибири?
Артур даже перестал жевать, но хоть не подавился.
– Эк тебя занесло… Был. В Кузбассе, в Томске, в Новосибирске… А что?
– Как ты там оказался?
– По работе, – коротко отозвался он, сосредоточенно глядя в чашку.
Там действительно плавала чаинка, просочилась как-то, но ясно, что ему просто не хотелось обсуждать со мной дела. И это меня задело…
– Ты же говорил, что мы теперь напарники!
Он устремил на меня удивленный взгляд:
– Те дела закрыты.
– Будут другие. Осенью ты обещал взять меня помощницей. Я была уверена, что мы вместе будем заниматься расследованиями… Ты отшиваешь меня?!
– Отшиваю? – Артур хохотнул. – Да ладно тебе, Сашка! Тебе всерьез хочется и дальше возиться в кровище?
Неужели он и впрямь не понимает? И мне придется разжевывать очевидное? Стараясь не отводить взгляда и даже не моргать, я проговорила медленно и отчетливо, точно обращалась к умственно отсталому:
– Мне необходимо чем-то занимать голову. Иначе я сойду с ума, потому что не могу думать ни о чем кроме… Ты знаешь.
– Я тоже, – неожиданно признался он, и лицо его дрогнуло, на миг став уродливым. Хотя мне казалось, его невозможно чем-то испортить…
– Тем более. Раз ты меня понимаешь…
Артур посмотрел на меня с надеждой и склонил голову набок, как пес, пытающийся угадать желание хозяина:
– А ты не можешь занять себя чем-то другим? Менее… жутким. Моя работа не из самых веселых, Сашка.
– У меня и жизнь не самая веселая, если ты заметил… Минус на минус дает плюс.
Дернув бровями, он кивнул с серьезным видом:
– А ты заслуженно заработала свои девяносто баллов… Или сколько там?
– По математике девяносто два. По русскому девяносто пять.
– Ну, неважно, – прервал он с беззаботностью, напомнившей мне мамину.
Все в мире напоминало мне о ней.
– Башка у тебя варит, – задумчиво проговорил он и вновь набил рот круассаном.
Я свой уже доела – ничто не может отбить мне аппетит, хотя во мне сорок пять кило… Теперь я просто потягивала чай, наблюдая за Артуром поверх чашки. Мой взгляд отвлекал его и от размышлений, и от еды, и легче было ответить мне поскорее, чем тянуть эту волынку.
– Куда от тебя денешься, – буркнул он в итоге. – Будем работать, напарник! Но сначала – море.
И улыбнулся во весь рот. Иногда мне становится понятно, почему мама не устояла перед его улыбкой… Но это ничего не значит.
Самой значимой на сегодня для меня стала попытка понять: есть ли действительно что-нибудь там… Мы основываемся только на вере, и мне хочется думать, что мама со всеми ее фантазиями, мыслями, смехом и беспредельной любовью не исчезла без остатка – иначе зачем вообще она была? Зачем существую я? К чему это? Сейчас я размышляю, на что-то надеюсь, о чем-то мечтаю, и все это бессмысленно, раз будет стерто с лица Земли?
Мы все (ну почти все!) верим, что нет… Но вдруг человечество поколение за поколением обманывается – из страха перед смертью, от бессильного отчаяния, которое охватывает, стоит лишь на мгновенье допустить мысль о конечности нашего существования? Если бы можно было знать! Наверняка. Не просто надеяться, но иметь уверенность, которая освободила бы от этого животного ужаса, подкрадывающегося ночами…
В такие минуты я шепчу:
– Пожалуйста, подай мне знак, что жизнь продолжается после смерти и я не пропаду бесследно… Пожалуйста!
Не знаю точно, к кому я обращаюсь – к Богу или к маме…
Только никто не откликается. Никаких сигналов из запределья не приходит. И остается каждое утро накрепко сшивать обрывки веры, чтобы достало силы жить.
А следующей ночью опять:
– Пожалуйста! Ты слышишь меня?
* * *
Сашка еще не знала, почему Артур вдруг так заторопился с отъездом. В полдень, когда он дописывал отчет по очередному раскрытому убийству, на его мобильный позвонили.
– Юрка?! – поразился он. – Вот уж сколько лет, сколько зим… Ты дома, в Москве?
– Я дома. В Крыму, – ответил тот. – Я тут уже почти двадцать лет живу.
Голос в трубке звучал слишком напряженно для легкой болтовни. Да и неожиданность звонка настораживала. Не мог Юрка Колесниченко позвонить просто так после стольких лет молчания. Как его номер-то остался в телефонной книжке?
– Ну да, ну да. Я в курсе. Что-то случилось? – Артур решил не разыгрывать комедию, они же знают друг друга как облупленных – в детсаду на горшках рядом сидели.
Юра тоже не стал увиливать:
– Случилось, Артур. Пашка пропал.
Артур
