Пир кончается поздней ночью, или, лучше сказать — ранним утром, часа в три. Все устали, хочется спать. Хозяйка дома, жена Дмитрия Евгеньевича — Катя, симпатичная, гостеприимная женщина, уговаривает всех оставаться ночевать. Места хватит, можно разложить ковры, одеяла, есть две раскладушки. Но всем хочется добраться домой, залечь по-настоящему. Завтра воскресенье, можно поспать вволю. Человек пять, к огорчению Кати, прорываются к дверям, прощаются и уходят. Среди ушедших Иван и Надя с Федором.

На улице небольшой мороз, дует холодный ветер. Отсюда, из отдаленного окраинного района, сложно добираться до Москвы. В это время нет ни автобусов, ни троллейбусов. Нужно стоять на шоссе и ждать случайной машины или такси.

Пятеро вышли на шоссе, стоят, разговаривают. Блондинка Оля и ее муж Афанасий Петрович бросаются снежками, бегают, чтобы не озябнуть на ветру. Иван, Надя и Федор стоят на середине шоссе. Надя и Иван слушают, а Федор Сергеевич рассказывает про то, какой у него глупый начальник и как с ним трудно работать. Говорит он обо всем обстоятельно, округленными фразами и даже в лицах изображает тех, о ком рассказывает. Наде скучно, она отвернулась и смотрит вдаль, откуда можно ждать машину. Иван вежливо кивает собеседнику и со злостью думает: «Какой же ты противный человек, черт тебя побери. Молодой, тридцатилетний парень, старший научный сотрудник, сыт, здоров, имеешь отличную работу, а такой занудливый, тошный тип. Зря и пошел, лучше бы остаться у Димки. Хотя нет, не зря. Еще хоть несколько минут побуду с ней, посмотрю на нее…»

Но смотрел он почему-то больше на ее ноги, нетерпеливо переступающие, постукивающие ботинком о ботинок.

Вдали мелькнули огоньки и стало видно, что к ним быстро приближаются машины. Все пятеро сбежались в кучу, преградили дорогу. Машины остановились.

В первую сели Ольга и Афанасий Петрович и хотели было ехать. Надя подтолкнула мужа вперед, усадила его на свободное место рядом с шофером.

— Поезжайте первыми, а мы за вами! — крикнула она, захлопывая дверцу.

Схватила за руку Ивана, стоявшего в нерешительности около другой машины, и уселась с ним на заднем сиденье.

— Куда? — спросил шофер.

— За первой машиной, — ответил Иван и почему-то вопросительно посмотрел на Надю.

— Не торопитесь, — сказала она шоферу. — Приотстаньте, пусть поволнуются.

Иван взял ее руку, прижался к ней губами. Рука была горячая, обожгла ему лицо.

Шофер сделал так, как его просили: отстал от передней машины, потерял ее из виду.

Как бы очнувшись, Надя спросила у шофера?

— Где мы?

— На Варшавском шоссе.

Она смотрела в лицо Ивану и спрашивала так, будто приказывала шоферу:

— Нам, кажется, не нужно в город? Везите нас на дачу, во Внуково. Знаете дорогу?

— Знаю.

Иван молча прижался щекой к ее пушистому воротнику.

Машина сделала разворот и понеслась по пустынной ночной дороге.

Дача, принадлежащая Надиной тетке Александре Степановне, стояла в сосновом лесу. В это время года, в конце ноября, здесь уже никто не жил, все комнаты наверху и часть нижних были свободны.

Внизу одну комнату и кухню занимала молодая женщина Варвара, сторожила дачу до весны.

Надя постучала в окно. Кутаясь в теплый платок, Варвара вышла на порог и с тревогой встретила Надю с незнакомым мужчиной.

— Боже мой! Это вы, Надежда Петровна?

— Пусти нас, Варенька, мы замерзли. Потом все расскажу, а пока никто не должен знать, что я здесь. Поняла?

Женщина пропустила их в дом, в недоумении пожимая плечами:

— Что же это делается, люди добрые? Надежда Петровна, такая скромная, умная женщина, и вот тебе раз! Господи, что же это такое?

Она погасила свет в своей комнате, с испугом полезла в постель, накрылась с головой, будто хотела спрятаться от всего сложного и непонятного, что есть в жизни.

Утром первым проснулся Иван. Было уже совсем светло, за окном виднелись угол крыши, занесенной снегом, и зеленые ветки сосны. Надина голова лежала у него на правой руке, и он боялся шевельнуться, чтобы не разбудить Надю. Смотрел на ее закрытые глаза с темными ресницами, на пухлый приоткрытый рот, на розовое, спокойное лицо. Он никогда в жизни еще так не волновался, не дрожал, как мальчишка, — даже слышал стук своего сердца. На обнаженном Надином плече, круглом и теплом, как августовское яблоко на дереве, играл солнечный луч, упавший от окна.

Она почувствовала его взгляд на себе и проснулась. Подняла ресницы, открыла глаза. Они долго смотрели друг на друга, молчали. Она разглядывала загорелое, обветренное его лицо, густые сивые брови. Он смотрел на ее упругое, смуглое тело.

— Ты и теперь слышишь? — спросила она.

— Что?

— Шум ветра.

Он улыбнулся.

— Я не думал об этом. Я полон тобой. А ты слышишь?

— Мне только двадцать девять. А ветер шумит после сорока?

Он кивнул головой.

— Теперь мне тоже двадцать девять.

Она дотронулась пальцами до седых волос на его виске. Прижалась к уху, обожгла горячим дыханием, поцеловала в висок.

— У меня болят глаза, когда я смотрю на тебя, — сказал он. — Сталевары и доменщики надевают синие очки, чтобы не ослепнуть от раскаленного металла. А я не хочу надевать синих очков.

— Я не долго буду раскаленной, скоро остыну.

— Для меня — никогда.

— Страшно подумать, что мы потеряли десять лет. Я любила тебя, а вышла замуж за Федора. Ты уехал тогда в Казахстан, на рудники, и не сказал мне ни слова.

— Я был идиотом, это ясно.

— Помнишь, ты приезжал в наш институт из Сибири, консультировался с профессором Должанским и каждый день работал у нас в библиотеке? Один раз ты пригласил меня в кино, и мы смотрели «Багдадского вора».

— Это я сделал назло другой женщине.

— А я плакала всю ночь.

— Мне было все равно, я думал только о себе, о своей работе. Потом в Казахстане все время вспоминал о тебе и боролся с этим, как с болезнью. Одно время даже запил от этого, но был горд, что затоптал в своей душе «лишнее» чувство. А когда приехал в отпуск в Москву, ты уже была замужем за студентом пятого курса Федором Орловым.

Она, словно оправдываясь, сказала:

— Мне казалось, что он тоже станет настоящим геологом. Он был способный, его хвалили в институте, даже мы, библиотекарские работники, знали это. Думала, поеду вместе с ним в экспедиции, будем странствовать, жить в палатках, ходить по лесам и болотам, искать. Но все оказалось не так. За десять лет он ни разу никуда не поехал. Остался в институте, засел в лаборатории, стал служить. Превратился в трусливого, заурядного чиновника. Хочется запустить в него