я готов был повернуть назад, чтобы засветло поспеть в лагерь, но тут, обогнув утес — он нависал над рекой и заслонял собой половину ущелья, — увидел впереди водопад. Вода низвергалась с огромной высоты, но издали походила на тонкий блестящий шнур, свешенный с пропиленного гребня.

Там, у подножия черной отвесной стены, пробираясь к обрыву, где в вихре ледяных брызг дрожала призрачная полоска радуги, я наткнулся на ровную, точно срезанную, площадку, испещренную причудливыми треугольными знаками. Высеченные добротно и не наспех, изъеденные временем и ветрами, треугольники свернулись под ногами в три витка идеальной спирали. В центре выделялся правильный, равностронний треугольник; от него расползались в различных положениях и скалились, как зубы в пасти, треугольники поменьше: прямоугольные, равносторонние, равнобедренные.

Робинзон, увидав на мокром песке след человеческой ступни, пришел в неописуемый ужас. Но лучше уж оказаться на месте Робинзона или даже безоружному столкнуться со снежным человеком, чем наступить на эту ни на что не похожую надпись на дне глубокой пропасти, в местах, где заведомо никогда не бывало и не могло быть никаких людей. Сердце Памира, сотни километров безлюдья, полная изолированность в течение долгой зимы — кому и когда потребовалось вырубать тут непонятную спираль? Словно дэвы, сказочные чудища гор, в насмешку рассыпали по камню диковинные треугольники.

Несомненно передо мной была надпись, но ни в коем случае не клинописная. Шумерийская, вавилонская, урартская или древнеперсидская клинопись, как бы ни стилизировались знаки, всегда образуется посредством сочетаний вертикальных и горизонтальных клиньев. А спираль состояла из геометрически правильных треугольников. В самой по себе спиралевидности надписи не было ничего необычного: давно известен фестский диск, найденный на Крите и до сих пор не расшифрованный, попадались отдельные этрусские и рунические надписи, выполненные в виде спирали. Но ни критяне, ни этруски, ни древние германцы никогда не употребляли треугольного письма.

Если бы рядом находились какие-то развалины или еще что-либо, хотя бы намекавшее на происхождение надписи, а то ведь одна спираль на ровной площадке в нескольких шагах от ревущего водопада — и все. Дальше пути нет. Водопад преграждал проход по ущелью, оно уходило влево и постепенно поднималось к ледникам. Справа подавляла молчаливой неприступностью каменная стена. С противоположной стороны вертикальный склон подступал совсем близко к реке, низко нависая над водой, отчего вокруг было сумрачно и тесно, точно в колодце.

Спуститься с площадки вниз к реке, где свирепо клокотал и пенился водоворот, без веревки было невозможно. Я облазил всюду, где смог удержаться, перевернул для пущей убедительности с десяток камней — все напрасно. Фотоаппарата не было, спираль пришлось срисовать на обрывки бумаги. Напрасно я взглядывался в беспорядок пляшущих треугольников, стараясь отыскать хоть какую-нибудь закономерность. Единственно, что удалось выявить, это группу из пяти знаков, которая повторялась трижды.

Я терялся в догадках, пытаясь провести параллель между пещерным храмом, где мы только что закончили раскопки, и моей странной находкой, но тщетно. Одно не вызывало сомнения: надпись сделана давно, очень давно. Загадочная спираль невольно наталкивала на мысль о судьбе Памира, обледенелой горной твердыни, стоявшей на перекрестке великих цивилизаций древности: сзади, за Гиндукушем — Индия, справа — Китай, на западе и южнее — Персия, Шумер, Вавилон, Финикия, Египет, Греция, Крит, а в центре — Памир, великая снежная страна, неприступной крепостью вставшая на рубеже согдийской и бактрийской державы.

Солнце склонялось за горы. Снеговые пики сгрудились и приблизились на закате, подступив к ущелью, будто собираясь напиться из бурной реки. В скользящих отблесках вечерней зари вершины гор светились неестественным цветом театральных декораций. Несколько черных туч, как вороны, кружили меж ближних хребтов и, цепляясь за гребни, то прикрывали ущелье лохматыми краями, то наглухо заволакивали ледники.

Я переночевал невдалеке от водопада, до утра проерзав на жестком каменном ложе, содрогаясь от холода и ветра. Неподвижные колючие звезды, похожие на застывший рой светляков, согнанных в ущелье, мерцали прямо перед глазами. Казалось, не они светят сверху, а будто бы я повис вниз головой над звездной рекой, зажатой и застывшей в ущелье.

Чернильные очертания вершин свободно парили в бледном свете луны. Меня бил озноб. Внизу недовольно бормотала река, и сквозь однообразное ворчание воды чудилось, как вдали скатывались по крутому склону тяжелые валуны. Коричневые тени плавали перед глазами — не знаю, во сне или наяву. Несколько раз я забывался в полудреме и тут же просыпался от отрывочных неприятных снов. Под утро ледяной дождь поднял меня на ноги. Сначала пятиминутный ливень как из ведра окатил ущелье, а потом нудно моросило, пока не взошло солнце.

Продрогший и промокший до нитки, я все же не мог не сбегать еще раз к водопаду. Дождь перестал. Переполненная река катила ржавые мутные воды. Непросохшая каменная стена тянулась вслед за низко летящими облаками и блестела, как мокрый асфальт. Площадка со спиральной надписью искрилась на солнце причудливыми треугольниками, заполненными дождевой водой. Я бросил последний взгляд на таинственные письмена и поспешил обратно в лагерь.

Боярский не без удивления выслушал мое сбивчивое повествование. Правда, для него человеческая история явно заканчивалась с исчезновением последнего кроманьонца. Добродушно проворчав: «Уж лучше бы тебе попался кусок челюсти неандертальца», — он долго пыхтел над рваными обрывками газеты, куда я срисовал спираль, поворачивая замасленную бумагу так и сяк, однако под конец откровенно развел руками.

О том, чтобы задержаться на пару дней и сфотографировать площадку у водопада, не могло быть и речи. Да и какой смысл терять столько времени ради любительского снимка, сделанного без приспособлений. Для сообщения или описания хватало и моих скверных набросков. На следующий день, разбудив сонные громады гор выстрелом из карабина, наш отряд покинул злополучную пещеру и двинулся назад к памирскому тракту.

* * *

Мысль о возможной дешифровке таинственной спиральной надписи пришла совершенно неожиданно на обратном пути в Москву. В самолете уснуть не удалось, несмотря на бессонную ночь в аэропорту. Мысленно я вновь и вновь возвращался к загадочным треугольникам.

Неизвестный язык. Непонятная система письма. Имелась только одна небольшая зацепка — начальная группа из пяти треугольников. Она трижды повторялась в надписи: впереди два повернутых друг к другу прямоугольных треугольника уставились, как носороги, за ними — еще один прямоугольный падает между перевернутыми равнобедренными. Не иначе — чье-то имя. Надпись не слишком длинная — какому еще слову из пяти букв повторяться здесь столько раз? В ней едва набирается два десятка треугольников различных видов и положений. Значит, письмо алфавитное, а не иероглифическое и не слоговое.

Итак, имя. Прочитать бы его — и появилась бы