в няньках оставался и замечал, что ладно в доме и чисто. Уж большенькая стала Куколка, домовитая, хоть и глазки у неё полузакрыты всегда, будто она заморённая и хочет уснуть.

На ощупь с палкой двигалась, об углы не стукалась, без Васи не боялась. Сама, бывало, поест и Мотю накормит. Только раньше частенько волчонком оборачивалась, тогда Моте хлопотно приходилось её сторожить и не выпускать на улицу. Иной раз за ушко шерстяное потреплет косолапенькую в оболочке волчьей, но не сильно. Мотя понимал, что щенок ещё. Она потом извинительно прильнёт к Мотиному огромному тулову своим жалконьким тельцем, да ну ласкаться мордочкой в улыбчивом оскале, а из дёсен по бокам уж верхушки клыков прорезались.

Наречённый отец Куколки старался учить её сноровке зрячих. Не на порыдание же вековое он её взял? Однажды услышал Вася от странников, что есть, мол, за морем братство слепых и глухих, расположилось оно скрытно, обособленно в деревеньке за высоким забором из толстенных брёвен. Дескать, тамошние умельцы дощечки с дырочками для слепых ладили, читать по дырочкам учили. Глухие, мол, видели за слепых, а слепые каждый звук на страх и радость определяли и опасность по запаху чуяли. Подсказывали глухим, где зверя искать, а уж те не промахивались, метко стреляли.

Толком бродяги-сказители затею заморскую не знали, только батюшку приходского злили россказнями. Тот и слышать не хотел о подобном богохульстве.

─ Сказки всё это, — вещал поп. ─ Всякое супротив Всевышнего изобретение ─ от лукавого. Что Богом уготовано за прошлые грехи, то принимать надо подходяще своей доле. Этак скоро придумают, что старухи в девок будут превращаться, как ведьмы какие. Нельзя менять законы Божьи. Дело благочестивых верующих — милостыню убогому подать да обогреть на время. А потом сам обречённый жизнь свою доживать должен, сколько Богом отведено.

А бродячие сказители ему в ответ:

─ Господь часто благость являл, сколько слепых музыкантов талантом награждал, а они через своё умение людей счастливыми делали и себя и свою семью кормили.

А батюшка пуще гневался и поперечных его речам прихожан взашей от церкви гнал, поносил их как богохульников дерзких, возвеличивающих грешников.

Но Вася не лыком шит, сказки слушал, да быль из них вылавливал и тайно пробовал Куколку свою учить буквы писать на вощёной бумаге острой палочкой, а потом девочка на ощупь выпуклые царапинки читать начала. Смышлёная детка оказалась, на радость Васе. Он, бывало, невзначай стулья переставит днём да посуду на полке неряшливо перемешает. Глядь, а утром всё в порядке. За ночь Куколка по своим местам всё расставляла и по памяти прибирала, чтобы сподручней хозяйничать.

Вася утром удивлялся и ну нахваливать Куколку, а она ему по-взрослому отвечала: «Тятя мой добренький, ты глазками видишь, а я палочкой своей». Да и прижималась к нему тельцем тонюсеньким, да и целовала родимого губёнками тёплыми.

Как Васе тростиночку ласковую не любить?

Спрашивала, интересовалась явлениями всякими, которые и зрячий не заметил бы.

─ Скажи, тятя, почему на ощупь одна дверка на стене у нас уж больно гладкая?

─ Это зеркало большое, в нём отражается видимость нашей жизни. Встречались мне художники, которые наносили на картину всё будто взаправду, что их глаза подмечали. Раскрашивали искусно виды понятные, знакомые, как снежок, а внутри под снегом ничего не менялось, прежнее оставалось, только белое. Но увидал однажды я картины иные, что не похожи на виды земные. Поглядеть, так небывальщина одна, а внутри меня что-то запекло, загорелось, сперва хохотал, а потом затосковал.

─ А зеркало — тоже картина?

─ Не совсем, зеркало только повторять может.

─ Повторюшка-дразнилка! ─ запрыгала Куколка и ну в ладоши хлопать.

─ Пусть по-твоему, ─ соглашался Вася.

─ Тятя, а я тоже хочу картинку рисовать.

─ А что бы ты нарисовала?

─ Солнышко. Оно какое?

─ Круглое, жёлтое. Я тебе, Куколка, царапки сделаю и карандаш жёлтый куплю, а пока угольком порисуй. Вот так ручкой поводи. ─ Вася осторожно накрыл огромной ладонью крошечную руку девочки, и они вместе обводили в воздухе круги, большие и маленькие.

─ Тятя, а ты глазками достаёшь до солнышка?

─ Смотрю, прищурюсь, а смотрю.

─ Тятя, не надо мне царапки. Сделай мне палочку, чтобы я до солнышка достала.

─ Не могу я такую длинную палочку сделать, доченька, и никто не может.

─ Значит, я солнышка никогда не увижу, ─ плакала девочка.

И Вася плакал с Куколкой, не увидать ей солнышко из своей темницы.

Росла Куколка, не сдавалась. Уж и нитку в иголку научилась вдевать.

─ Как так? ─ изумлялся Вася.

─ Тятя, а я ушко у иголки нащупаю язычком да поймаю и зажму между губами, а нитку как сахарок всасываю, ниточка послушная, тянется за моим дыханием. Ты мне только иголки купи с ушком побольше и ниточки не толстые. Я тебе и рубахи шить стану.

***

Мотя долго брёл следом за Марвухой: пробирался по кустам смородины дикой, что шибала в нос духом медовым, терпел шлепки по морде крапивы кусачей. Шатался как пьяный: то ли от запахов, то ли от девки и её ног загорелых. Марвуха юбку высоко подоткнула, чтобы шибче идти. Хоть и нарядный Мотя, в новой красной косоворотке и в просторные штаны обряжен, а всё же не смел он Марвухе показаться на глаза. В собачьем обличье она бы его увидала и за ухом почесала, а тут на тебе — парень незнакомый с шаром кудрявых волос и бакенбарды длинные до шеи. Нет, за такое явление излишней шерсти на незнакомце может и оплеуху девка отвесить. Об оборотнях страшилки слагали. А клыки куда девать? Не подпиливать же, как Вася?

Когда-нибудь губы придётся разжимать для разговора с Марвухой. Человеческая речь заковыристая. «Рот ворочать — не пасть разевать», ─ подначивала мамка их с Губастым.

Серая против того, чтобы они с Губастым за человеческими девками бегали. Ищите, говорила, своих сук-оборотней. Кого-нибудь из собачьего рода обещала найти. Губастому всё равно, хоть из беличьего гнезда, а Мотя прикипел душой к Марвухе, пусть и рябой её обзывали. Мотя любил крапины на её щеках, зря она свёклой их мазала. Серая стращала, что не может человек себя от оборотней-злыдней защитить, и про Полюшку вспоминала, мол, полукровки начнут рождаться хилые да помирать не взрослея.

Марвуха характерная, ядрёная и от медведя отобьётся. Сердце Моти стучало и стучало, когда глаза замечали бойкую девку с крапинами на розовой морде, а нос чуял её солоноватый с кислинкой запах, похожий на томлёную бруснику в кадках у деревенских.

Марвуха резко