Шрифт:
Закладка:
Многим я обязан моему замечательному литературному агенту Эндрю Уайли; бесконечно благодарен Саймону Уиндеру из Penguin и Тиму Даггану из HarperCollins – за их энтузиазм, ценные указания и поддержку, а также Ричарду Дагуиду – за то, что он с любезной эффективностью сопровождал издание книги. Редактурой текста занималась Бела Кунья, тщательно искавшая и исправлявшая ошибки, описки, нелогичности и лишние кавычки и притом не терявшая оптимизма – вопреки моим попыткам свести ее с ума бесконечной переделкой текста. И, наконец, Нина Люббрен, чей дедушка Юлиус Люббрен также участвовал в битве при Пашендейле в 1917 году (правда, на другой стороне), терпеливо сносила мои «творческие муки», занимая позицию доброжелательного нейтралитета. С любовью и нежностью посвящаю эту книгу нашим двум сыновьям – Джозефу и Александру – в надежде на то, что они никогда не узнают ужасов войны.
Предисловие
Когда воскресным утром 28 июня 1914 года эрцгерцог Франц Фердинанд с супругой Софией Хотек прибыли на железнодорожный вокзал города Сараево, в Европе царил мир. Тридцать семь дней спустя континент был охвачен войной. В ходе конфликта, начавшегося летом 1914 года, было призвано под ружье 65 миллионов человек, рухнули три великих империи, погибло 20 миллионов солдат и мирных жителей, а число раненых составило 21 миллион. В этой катастрофе – корни всех дальнейших европейских ужасов в двадцатом столетии; как писал американский историк Фриц Стерн, в двадцатом веке это была «первая катастрофа, из которой произошли все остальные»[1]. Споры о причинах войны начались еще до того, как прозвучали ее первые залпы, и продолжаются до сих пор. Они породили историческую литературу беспрецедентного объема, глубины и эмоциональности. Для изучающих историю международных отношений, события 1914 года являются политическим кризисом par excellence, достаточно сложным, чтобы выдержать попытки объяснения любым количеством гипотез.
Историк, стремящийся понять генезис Первой мировой войны, сталкивается с несколькими проблемами. Первая и самая очевидная – переизбыток источников. Каждая из воюющих держав публиковала многотомные сборники дипломатических документов и обширные исторические труды – плод коллективных усилий архивистов. В этом океане письменных источников существуют коварные течения: большинство сборников официальных документов, выпущенных в межвоенный период, имеют оправдательный уклон. Громадное, насчитывающее 57 томов немецкое издание «Большая политика», включающее 15 889 документов, объединенных в 300 предметных разделов, было подготовлено не только с научными целями. Издатели надеялись, что раскрытие предвоенных документов позволит опровергнуть «тезис о виновности» Германии в развязывании конфликта, закрепленный в условиях Версальского договора[2]. Для правительства Франции послевоенное обнародование документов также стало, в сущности, «актом политического характера», как в мае 1934 года заявил французский министр иностранных дел Жан-Луи Барту. Его целью было «уравновесить пропагандистскую кампанию, начатую Германией по итогам Версальского договора»[3]. В Вене с аналогичной целью, как в 1926 году отмечал Людвиг Биттнер, соредактор восьмитомного сборника «Австро-венгерская внешняя политика», было организовано скорейшее издание достаточно авторитетного издания. Из опасения, чтобы какой-либо международный орган (например, Лига Наций) не заставил правительство Австрии опубликовать документы, свидетельствующие о менее благоприятных обстоятельствах[4].
Ранние советские архивные публикации частично объяснялись желанием доказать, что войну развязало царское самодержавие и его союзник – буржуазная Франция во главе с Раймоном Пуанкаре, в надежде на дискредитацию французских требований возврата довоенных займов[5]. Даже в Англии, где «Британские документы об истоках войны» вышли на фоне возвышенных призывов к объективным научным исследованиям, не обошлось без тенденциозных изъятий, создавших несколько предвзятое изображение роли Великобритании в событиях 1914 года, предшествовавших началу войны[6]. Короче говоря, все эти грандиозные архивные публикации, при всей их бесспорной ценности для ученых, служили «снарядами в мировой войне документов», как в 1929 году отметил в своем критическом исследовании немецкий военный историк Бернхард Швертфегер[7].
Не меньше проблем и с воспоминаниями государственных деятелей, военачальников и прочих лиц, принимавших решения. Прочесть эти мемуары необходимо каждому, кто стремится понять события, приведшие к мировому конфликту. Авторы некоторых мемуаров разочаровывают попытками замалчивания животрепещущих вопросов. Вот лишь ряд примеров: «Размышления о мировой войне» канцлера Германии Теобальда фон Бетман-Гольвега, вышедшие в 1919 году, не содержат практически ничего о действиях его (или его коллег) во время Июльского кризиса 1914 года. Политические мемуары российского министра иностранных дел Сергея Сазонова легковесны, напыщенны, временами лживы и лишены сведений о его собственной роли в ключевых событиях. Десятитомные мемуары президента Франции Раймона Пуанкаре носят не столько информативный, сколько пропагандистский характер: между его «воспоминаниями» о событиях Июльского кризиса и соответствующими записями в неопубликованных дневниках имеются поразительные расхождения[8]. В своих мемуарах (стилистически довольно изящных) сэр Эдвард Грей лишь в общих чертах касается деликатного вопроса об обещаниях, которые до августа 1914 года он давал союзникам по Антанте, и о той роли, которую эти обещания сыграли в его действиях в период Июльского кризиса[9].
Когда в конце 1920-х годов американский историк Бернадот Эверли Шмитт из Чикагского университета, снабженный рекомендательными письмами, посетил Европу, чтобы побеседовать с бывшими влиятельными политиками, сыгравшими значительную роль в прошедших событиях, его собеседники поразили Шмитта едва ли не полным отсутствием сомнений в собственной правоте. Единственным исключением был Грей, «сделавший невольное признание» в том, что совершил тактическую ошибку, пытаясь во время Июльского кризиса договориться с Веной через Берлин. Впрочем, упомянутая им ошибка имела второстепенное значение, а комментарий отражал типично английскую манеру вельможного самоуничижения – вместо искреннего признания ответственности[10]. Проблемы были и с памятью. Шмитт разыскал Петра Львовича Барка, в прошлом – министра финансов России, а в ту пору – уже лондонского банкира Питера Барка. В 1914 году Барк участвовал в конфиденциальных встречах, на которых принимались важнейшие решения. Тем не менее, когда Шмитт встретился с ним, Барк заявил, что «плохо помнит события той эпохи»[11]. К счастью, более информативными оказались тогдашние дневниковые записи бывшего министра. Когда осенью 1937 года итальянский историк Лучано Магрини отправился в Белград, чтобы опросить всех еще здравствовавших свидетелей заговора в Сараеве, он обнаружил что одни свидетели рассказывали о том, о чем не могли знать, другие «прикидывались, что не помнят того, о чем их спрашивали, или лгали о том, о чем должны были знать», а третьи «приукрашивали свою роль либо занимались, по большей части, самооправданием»[12].
Кроме того, в наших знаниях все еще имеются значительные пробелы. Обмен информацией между ключевыми фигурами во многом носил устный характер: записей об этом не сохранилось, и восстановить эту информацию можно лишь с помощью косвенных свидетельств или более поздних признаний. Сербские организации, связанные с убийством в Сараеве, будучи подпольными, действовали тайно и почти не оставили документальных следов. Драгутин Димитриевич, глава сербской военной разведки и ключевая фигура заговора против эрцгерцога Франца Фердинанда в Сараеве, периодически сжигал свои документы. Многое остается неизвестным относительно точного содержания самых ранних переговоров между Веной и Берлином о том, что следует предпринять в ответ на двойное убийство в Сараеве. Протоколы встреч на высшем уровне, состоявшихся между французским и российским политическим руководством в Санкт-Петербурге 20–23 июня, документы, имеющие огромное значение для понимания завершающей фазы кризиса, так и не были найдены (российские протоколы, вероятно, были просто утрачены; французские версии протоколов группа французских историков, редактировавших «Французские дипломатические документы», найти не смогла). Большевики опубликовали немало важных дипломатических документов в стремлении разоблачить империалистические махинации великих держав. Но они выходили нерегулярно, в произвольном порядке и касались в основном таких специфических вопросов, как планы России относительно черноморских проливов. Некоторые документы (точное число которых до сих пор неизвестно) были утрачены в хаосе гражданской войны, а Советский Союз так и не создал систематизированной информационной базы, сопоставимой с британскими, французскими, германскими и австрийскими изданиями документальных источников[13]. По сию пору
