от мужчин и тоже куда-то угнали. Один немец на ломаном русском языке объяснил оставшимся мужчинам, что им нужно встать в строй и идти за мотоциклом с двумя немецкими офицерами, который будет медленно двигаться впереди колонны. Пока ещё почти все мужчины были достаточно бодры, некоторые даже пытались шутить, поддерживать друг друга, но получалось у них это как-то криво, потому что всё равно все думали о женщинах и детях, которых, возможно, они больше никогда не увидит.

Шли мужчины долго, даже ночью. Их не кормили, и они рвали по пути траву, листья, что попадалось на пути съедобного, то и жевали. У Василия в кармане пиджака, надетого поверх гимнастёрки, завалялось несколько кусочков сахара и горсть белых семечек. Сахар он не трогал, а семечки постепенно ел прямо с шелухой, чтоб добро не пропадало. Пить хотелось так, что даже порой начинались галлюцинации, что они проходят мимо озера или, как слышится плеск реки вдалеке. Один раз им принесли несколько вёдер воды, и мужчины встали в очередь, чтобы всю воду разделить поровну, по одному глотку пили, пока всё не закончилось. Немцы смотрели на них, качали головами и насмешливо цокали языками.

Мужчин привели в кирпичный барак без окон, и один пленный сказал, что здесь раньше была птицеферма. В первую ночь мужчины спали на земле, а потом за два года, которые им суждено было провести в этих бараках, помаленьку обжились, благо немцы не возражали против того, чтобы они построили для себя нары, столы и табуреты. Кормили пленных баландой, непонятно из чего сделанной, но никто и не разбирался в её составе, проглотил свою пайку и то считай, что повезло. После лагеря Василий весил всего сорок два килограмма при росте сто восемьдесят сантиметров, вот так его кормили в эти два года, с 1942-го по 1944-й.

Из личных вещей Василий смог сберечь только ту одежду, что была на нём, и варежки, которые пришли ему тогда в посылке для фронтовиков, он их хранил, как талисман. За время, которое Василий провёл в лагере для военнопленных на территории оккупированного немцами Крыма, он насмотрелся всякого, но так и не смог привыкнуть к ужасам войны.

В 1944-м советские войска освободили Крым, а заодно освободили и пленных из концлагеря. Ну, как, освободили? С каждым из них поработал офицер из особого отдела, и для многих освобождённых из фашистского плена ад лагеря на этом не закончился, а просто плавно перетёк в другое русло под названием ГУЛАГ. Но Василию опять повезло, неожиданно он встретил в Крыму, офицера-земляка, и тот устроил его красноармейцем в транспортную роту полка М. Зотке.

– Ты стричь умеешь? – спросил он Василия.

– Да стриг сам себя, – недоумённо ответил Вася, – А что?

– У меня есть свободная должность парикмахера, могу взять тебя к себе в роту, – предложил земляк.

Василий ухватился за эту «соломинку» и стал парикмахером, что позволило ему спастись от тюрьмы хотя бы на время. Василий быстро освоился со стрижками, стал получать денежное довольствие, и всё ел, ел, и никак не мог наесться. Повар знал, что он голодал в немецком лагере, и щедро накладывал ему добавку. Но не так уж долго продолжалось «парикмахерское» счастье Василия.

– Вася, рискую, но говорю, чтобы тебе нужно срочно уволиться из армии и где-то укрыться до поры до времени, – сказал ему тот же самый земляк, как-то вызвав к себе в кабинет.

– Ох, как не хочется уезжать отсюда, – расстроился Василий.

– Я бы без вопросов оставил тебя в роте, но пришла телеграмма, чтобы всех бывших военнопленных арестовать, – объяснил земляк, – Пока списков нет, но уже, возможно, завтра начнутся аресты.

Василий уволился из армии, но возвращаться домой не торопился, вдруг и там отыщут и упекут в лагеря. Он случайно нашёл на вокзале сумку с чужими документами и устроился работать в колхоз под чужой фамилией. По счастливой случайности документы тоже били на имя Василий, только отчество другое и фамилия теперь была не Баранов, а Пуговкин. Ну, и ладно, сойдёт и такая по сельской местности, а свою вернём, когда можно будет. Впоследствии Василий разузнал, что его деревню сожгли, а всех родственников убили, так что возвращаться в родные места и восстанавливать документы уже не было смысла, так он и остался Василием Пуговкиным.

Как-то сразу Вася приглядел себе в этой деревне подвижную и ловкую девушку Лиду. Она была моложе его на девять лет. Василий долго за ней ухаживал, всё скромничал, и, наконец, признался в любви и сделал предложение. Уже после того, как они расписались и сыграли скромную свадьбу, Лидия, разбирая его вещи, наткнулась на те самые варежки, которые Василий пронёс через всю войну.

– Ой, а это же моя работа! – воскликнула Лида, – Я связала их, когда собирали на фронт посылки!

Василий ничего не сказал, просто обнял свою милую Лидушку и беззвучно заплакал. Она взглянула на него снизу-вверх и сразу всё поняла, вернее, почувствовала. Она прижалась к нему и тоже расплакалась. Он целовал её, утирал слёзы, утешал, как мог, а сам всё продолжал беззвучно рыдать, и не было предела его боли, которая смогла выплеснуться только сейчас, когда казалось бы, жизнь наладилась, можно расслабиться и не вспоминать прошлое. Так они с Лидой и просидели весь вечер в обнимку, в слезах и в молчании, поглаживая и перебирая в руках те самые варежки, которые Василий считал своим заветным талисманом.