отличается от местных. Исправно носит Шуку — ярко-красную традиционную накидку Масаи, завязанную на манер римской туники, бреет голову, обвешивает себя украшениями из бисера, пьет кровь животных, смешанную молоком, охотно участвует в ритуальных танцах, состоящих из притоптываний по кругу и высоких прыжков. Год назад он обзавелся пятью коровами, местной женой и хижиной из «говна и палок», но при этом выглядит абсолютно счастливым, а в последние несколько дней и вовсе светится от распирающей радости. У приподнятого настроения Пьера имеются сразу две веские причины. Первая — его молодая красивая масайка ждет первенца, вторая — в группе прибывших волонтеров есть квалифицированные врачи, включая акушеров-гинекологов и педиатров, что существенно повышает шансы благополучно выносить беременность и родить без риска для жизни матери и младенца.

Снижение материнской и детской смертности является одной из целей благотворительной миссии. В кочевых и полукочевых племенах Африки — это самая распространённая проблема наравне с до сих пор бушующей ВИЧ-инфекцией и другими болезнями. Отсутствие качественной медицины, ранняя половая жизнь и процветающая в деревнях передача жен в пользование соплеменников мужа сводят на нет усилия немногочисленных миссионеров.

Не меняющиеся веками традиции, жестокие ритуалы с обрезанием женщин и самобытный уклад жизни закрытых племен сложно понять цивилизованным людям, но Масаи не нуждаются ни в нашем одобрении, ни в навязывании современных ценностей, тоже весьма сомнительных, если хорошенько и беспристрастно вдуматься.

При всех спорных исходных данных у меня язык не повернётся назвать этот гордый древний народ дикарями. Они по сей день живут по законам своих первобытных предков, сохраняя верность традициям и ритуалам. Народ Масаи — зеркало истории, и глядя в него через объектив фотокамеры, я познаю мир таким же, каким он был сотни, тысячи лет назад, чтобы после передать эти бесценные знания людям, избалованным благами цивилизации, и заодно сделать акцент на имеющихся в племенах проблемах, которые необходимо подсвечивать и решать, при этом не нарушая уникальную идентичность Масаи.

Мои отношения с жителями масайской общины складываются не так продуктивно, как у Пьера Ланье и дело не в языковом барьере. Вождь племени, пять его сыновей и одна из жен с красивым именем Напираи прекрасно говорят на английском, что само по себе удивительно. В местном поселении, как и во многих других, девочкам и женщинам запрещено учиться. Патриархат тут не причем, у них просто нет на это времени.

С раннего детства на хрупкие плечи масайек ложатся все бытовые хлопоты, включая приготовление пищи, воспитание детей, уход за козами и коровами, строительство низких хибар из веток, щедро смазанных коровьим навозом. Мужчины заняты исключительно охотой и защитой пастбищ от нападений других племен.

Масаи являются противниками земледелия, считая выращивание сельскохозяйственных культур преступлением против природы, они отрицают загробную жизнь, «хоронят» членов семья, оставляя тела на съедение гиенам и другим падальщикам, но свято верят, что верховный Бог Энгай создал рогатый скот специально для них и украсть корову или козу у соседей — это не акт преступления, а возвращение исконному хозяину.

Принятое здесь многоженство — не прихоть, а жизненная необходимость. Одна жена не способна справится с многочисленными тяжелыми обязанностями. Поэтому женщины радуются, когда муж берет вторую и последующую жену. У вождя с трудновыговариваемым именем Сайтоти их семь и это еще не предел. Стадо скота, принадлежащее его семье, в этом году дало прибавление на тридцать голов, а за пять-десять коров можно выкупить первую красавицу в племени, за небольшой подарок взять в единоразовое пользование любую приглянувшуюся незамужнюю девушку. Замужнюю тоже можно, причем бесплатно, но с согласия самой женщины. Достаточно всего лишь воткнуть копье у входа в неказистое жилище, дабы обозначить для других мужчин, что дама временно занята плотскими утехами. Муж, как правило, совершенно не против, если любовник супруги относится к его возрастной группе. Ревность для любвеобильных Масаи чувство незнакомое и абсолютно лишнее. Дети, зачатые от другого, воспитываются, как собственные. Семейное насилие — крайняя редкость, но если и случаются подобные инциденты, то жена вольна уйти мужа.

Богатство здесь измеряется не деньгами, а количеством детей и поголовьем скотины. Так что в глазах мускулистых и грозных воинов-моранов[3] я — белый нищий, навязчиво ходящий за ними по пятам с дурацкой игрушкой в руках.

Достоинство, с которым держатся местные мужчины, не может не впечатлять. Гибкие, как ягуары, с матовой гладкой кожей, шрамами и татуировками, с мощными шеями, широкими плечами, узкими бедрами, длинными ногами и вооруженные аркумой[4]. Молодые мораны выглядят пугающе воинственно, но не проявляют открытой агрессии и терпят присутствие съёмочной группы исключительно по приказу своего вождя.

В день нашего прибытия Сайтоти предупредил, что его люди не любят, когда их фотографируют без спроса, потому как считают, что камера отнимает силу. После недолгих переговоров и небольшой финансовой компенсации (которая наверняка пойдет на покупку коров) мы заручились согласием на съемку от самого вождя и можем работать без риска получить аркумой по голове или другим частям тела, но я все равно каждый раз спрашиваю разрешение, прежде чем направить объектив на кого-то из жителей деревни, которая до недавних пор была закрыта для журналистов. Масаи не привыкли к вспышкам фотокамер и присутствию чужаков. В их понимании мы не приносим никакой пользы, в отличие от волонтерских образовательных и медицинских движений. Отчасти так оно и есть.

Заметив торопливо приближающегося ко мне взмокшего от жары Люка Пикарда, я опускаю камеру и непроизвольно шагаю навстречу.

— Что с лицом? — обеспокоенно спрашиваю я, глядя на мрачную физиономию популярного французского натуралиста и тележурналиста канала National Geographic, возглавляющего съёмочную группу.

С Пикардом мы работаем не первый раз. Год выдался насыщенным для нас обоих. Пока я пополнял портфолио экзотическими кадрами, Люк записывал репортажи о деятельности волонтёрских движений в Уганде и Танзании, брал интервью у представителей кочевых племенных народов в Намибии. Это он забил тревогу и вызвал реанимационную бригаду, когда я подцепил малярию. Люк приостановил запланированные съёмки на время моего лечения, убедив свое руководство, что я — лучший фотограф из всех, с кем ему довелось работать. Стоит ли говорить, что после этого мы стали не только коллегами, но и хорошими друзьями, понимающими друг друга с полуслова.

— Заканчивай на сегодня. Вертушка на подлете. У нас полчаса, чтобы добраться до палаточного лагеря. Рауля с оборудованием я уже отправил. Нам тоже нужно ускориться, — короткими фразами сообщает запыхавшийся Люк. Остановившись, он переводит дыхание и стирает пот со лба. — Как же достало это гребаное пекло.

— Приезжай на Новый Год в Москву. Охладишься, — с усмешкой иронизирую я, зачехляя фотокамеру и убирая ее в рюкзак.