Шрифт:
Закладка:
В это время птицам раздолье! Отведают они всего, чем богаты лесные просторы. Осенью птица вся на лету: и перелетная и зимующая.
Вот Филя, мальчик один, заглядевшись на птиц, зашел далеко в лес, где деревья стоят близко друг к другу и вершины их, кажется, упираются в самое небо. Не впервые видеть Филе птичье царство, да все равно как-то все любо-дорого! То птичка по-особому прокричит — знает Филя: это она птенцов об опасности предупреждает, то ласково прощебечет — лучшую ягоду своему малышу показывает. Так и не заметил мальчик, что от юрты далеко ушел. А тайга большая! Ай, какая большая! Вначале Филя не боялся, думал, что найдет дорогу. Но вот уж и солнце стало за лес садиться, потемнело вокруг, а места Филе все незнакомые.
Сумерки наступили, да скоро и ночь пришла. В лесу сон не в сон. Совсем рано утром, только солнце показываться стало, слышит Филя щелканье. Прислушался — глухарь токует. Посмотрел — на лиственнице сидит молодой глухарь, а старый его токовать учит. Говорит Филя старой птице: «Дорогу потерял Филя, покажи, глухарь, дорогу».
Оставил свое важное дело глухарь, полетел, взмахивая тяжелыми крыльями. Долетел до озера, остановился.
Видит Филя, устал глухарь.
«Спасибо, глухарь. Лети обратно. Я утку попрошу».
Присмотрелся. Утка утят летать, плавать, нырять учит: то поднимется высоко — и утята за нею, то опять сядет на озеро — и утята вместе. Попросил Филя утку показать ему жилье человека. Утка оставила детей и полетела. Шел, шел за нею Филя, устал. «Много дел у тебя. Стаями скоро собираться будете. Лети обратно!»
Улетела утка. Отошел Филя немного, видит: косач по бору ходит, ягоды клюет, нет-нет да в сторону посматривает, любуется, как молодые косачи наперегонки летают.
«Добрый косач, покажи мне дорогу к жилью человека».
Косач замахал своими черными крыльями, полетел. Филя за ним. Летел косач, пока не устал. Отпустил Филя и косача, пошел один.
Идет, идет и видит, нет бездельников в тайге. Всё заняты своим делом. Сел Филя и задумался. Сидит, слушает, как тайга шумит. Вдруг как разнесется по всему лесу: «Фр-р-р!» Вздрогнул Филя, обернулся. Птица громадная летит, солнце крыльями закрыла. Летит не спеша. Села невдалеке, себя оглядывает, перышки клювом перебирает, приглаживает.
«Рябчик! Помоги мне! Филя дорогу потерял».
Как засмеется, как завертит птица головой из стороны в сторону: «Думал ли ты, что сказал? Я — рябчик! Я самая лучшая птица, самая красивая, самая большая! Мало тебе в тайге мелкой птицы? Вздумал еще, чтобы я ему дорогу показывал!» — Захохотал-зафыркал, взмахнул крыльями и улетел.
Слышали птицы речь рябчика и стали дорогу Филе показывать по очереди. Привели Филю к речке знакомой. Услышал он грустные звуки родной санголы[5], лай собак. Обрадовался Филя и бегом побежал к юрте.
«Кто дорогу показал домой?» — спросил отец.
«Птицы, — отвечает Филя, — хорошие птицы, только рябчик плохой».
«Зачем Филя его ругаешь? Рябчик большая птица, много мяса дает».
«Плохая, плохая! Рябчик только себя любит, других нет. Рябчик над горем смеется, не слушает других».
«Зря Филя рябчика ругаешь. Рябчик хорошая птица», — не верит отец.
Тогда позвал Филя всех птиц. Пришел отец послушать, правду ли Филя про рябчика говорил. А рябчик только одно и то же твердит:
«Кто вы все против меня? Мелочь! Кто еще может сравниться со мной? Я один, а вас стаи. Я один лучше вас всех!»
«Вот что, рябчик, — сказал тогда Филин отец, — вижу, зазнался ты, над всеми смеешься. А за все это разделим мясо твое между птицами. Быть тебе отныне меньше всех боровых птиц».
Тут только опомнился рябчик, испугался, взмолился. Да нечего делать. Разделили птицы его белое мясо между собой, с кулачок оставили только. Так рябчик и стал самой незаметной птицей. Только и сохранилась у него привычка при взлете фыркать да крыльями шумно размахивать, но никто на это внимания теперь не обращает.
Неверный шайтан
Давно, сказывают, это было. Промеж высоких скал в долине небольшой речушки, на видном да на высоком месте, стоял деревянный шайтан[6], окруженный разными идолами.
Каждую осень, как пройдет по земле первая пороша, сюда с дарами и жертвами направлялись манси просить помощи у идолов, просить удачи в охоте. И каждый манси нес дары, да такие, какие запросил шаман на прошлом празднике. Дорого обходилось все это народу: много соболей, белок да куниц надобно было жертвовать деревянному шайтану-идолу.
Вот, говорят, жил в одинокой юрте охотник Илья. Каждый год лучшее, что имел, носил он в дар шайтану, но удачи в охоте все не было.
Далеко в лес Илья ходить не мог: ногу изувечил как-то на охоте. А близко ходить было нельзя: тут все места шаману принадлежали.
«Ну, — думает Илья, — уж нынче я постараюсь угодить шайтану».
С самого лета стал он готовить тотап — сундук. На каждой стороне тотапа разные узоры наладил: на одной стороне оленя быстроногого вырезал, на другой — собаку свою верную, а на самой крышке тотапа — самого шайтана: точь-в-точь такого же пучеглазого, как на скале стоит. Как пришла пора, положил он в тотап самого лучшего соболя и, ковыляя, направился на праздник.
Далеко еще Илья услышал шум горной реки. Подошел, видит: шуга[7] идет.
Берега, кажется, шире стали. Льдинки с шумом уносят вниз последние листья. Полюбовался Илья осенней рекой, вздохнул глубоко, поправил малицу, откинул косы, переплетенные нитками всякими, украшенные кольцами медными да серебряными, и пошел к заветному месту.
Народу полно уж там. Все стоят на коленях и шайтану деревянному молятся.
После долгих просьб и молебнов перед шайтаном деревянным стали люди ему праздник справлять. Дары развесили на лесины вокруг шайтанов да идолов. Тут и лисы, и куницы, тут и соболя, и рысь, и горностай, и белки висят на виду. А Ильюхин-то соболь ближе всего к шайтану.
Вдруг послышались удары бубна шаманова.
Сам шаман стал шайтану молиться, за людей просить удачи в охоте, в песнях да плясках своих милости выпрашивать, все мастерство свое показывать. Кружится, мечется из стороны в сторону. Кричит голосами разными: птичьими и звериными. То на землю упадет, то вскочит быстрехонько, то медведем зарычит,
