Шрифт:
Закладка:
— Ну, все, достаточно! — раздался голос медсестры из коридора. — Ребята, вам пора. Пациенту нужен покой!
Какой покой-то? Вечный, что ли? Какие глупости она несет… Но им и вправду было пора.
Ребята уходили один за другим, прощались. Последним ушел Светик:
— Серафимыч, ты им всем там покажи, а? Ты не сдавайся! Ты классно держался, я тебе отвечаю! — сказал он сдавленным голосом и скрипнул зубами.
Это, пожалуй, было уже слишком. Даже для такого прожженного препода, как я. Потому — я сложил пальцы в рокерскую козу, насколько можно более лихо отсалютовал и подмигнул Шкандратову, и быстрее отвернулся, настолько, насколько позволяли трубки, которые торчали у меня изо всех приличных и неприличных мест.
— Соня, пульс! — вдруг раздался встревоженный голос, и вокруг меня забегали медики.
Носились тут со мной, как с писаной торбой, если честно. С одной стороны — льстило, мол, ценят. У Новосёлова из девятого «А» мама главврачом нашей райбольницы работала, вот — пристроили в областной центр. Получается, финансового капитала я не нажил, зато социального — выше крыши. Теперь — пользуюсь. А с другой стороны — дали бы уже помереть, что ли? Хотя страшно, очень страшно. И обидно, если честно.
* * *
Я проснулся среди ночи, с первым же ударом грома. Открыл глаза моментально и секунду наслаждался этим прекрасным чувством, когда ничего не болит, и надежда, что само прошло начинает теплиться на самом краешке сознания. Тщетная, дерьмовая надежда. Она испарилась, когда вместе со вторым ударом грома боль вернулась. А вместе с болью пришла и злоба. Злоба на эти идиотские трубки, на эту палату и РНПЦ. Если бы не Новоселова — я бы сбежал из города и тихо подох где-нибудь на пригорке, у костра, на берегу речки, на свежем воздухе, вот в такую же грозу.
За каким бесом мне тут гнить еще… Сколько? Пять дней? Неделю? Две недели? В одиночной палате, с идиотскими передачами по телевизору и медсестрами с постными лицами. Они-то все уже про меня прекрасно знали.
Третий удар грома ворвался в палату вместе с порывом сырого ветра, мощным и яростным. Окно хлопнуло и задребезжало, раскрывшись. Настоящий вихрь пополам с дождем прошелся по помещению, разбрасывая банки и склянки, бумажки и какую-то мелочевку. Мне не так-то давно прокапали анальгетики, так что было… Не хорошо, нет. Терпимо. И, наверное, из-за действия анальгетиков я и решился. Решился на побег!
Конечно, руки и ноги слушались меня откровенно плохо, но выдернуть все трубки и вынуть катетер от капельницы сил еще хватило. В конце концов — палата располагалась на втором этаже, РНПЦ стоял на самой окраине Гомеля, и до того самого пригорка у речки тут было рукой подать! До любого пригорка! И окна мои выходили наружу, за ограду! Даже если не дойду — тогда останется надежда, что меня не найдут, и мой одиннадцатый «бэ» потом сложит легенды о том, что Георгий Серафимович Пепеляев поправился, сбежал из больницы и теперь бродит по свету, изучая флору и фауну далеких жарких стран.
Ради этого, по крайней мере, стоило хотя бы попытаться.
Так что я доковылял до самого подоконника на трясущихся ногах, ухватился за батарею, пытаясь сдержать головокружение и, дождавшись очередного удара грома, сиганул вниз — прямо в кучу скошенной травы и листьев, которую местные дворники не удосужились убрать вчера. Да хранит их Всевышний, этих ленивых дворников!
— Пха-а-а… — лежать среди мокрой травы в идиотской больничной пижаме — это было хоть и скверно, но получше, чем прохлаждаться с трубкой в глотке.
По крайней мере, я чувствовал жизнь! А еще — какую-то железную штуковину, которая впивалась мне в бок! Пошарив рукой, я обнаружил черенок от грабель или другого садового инструмента, распознать который не представлялось никакой возможности. Само навершие обломалось, остался только металлический обод с огрызком железяки…
Я решил использовать его как посох: оперся и встал, ощутимо покачиваясь. Крутило ноги, кружилась голова, сердце стучало как сумасшедшее, позвоночник грозил высыпаться через задницу на газон. Организм стонал и выл, но я привычно задвинул эти стоны и вытье в самый дальний уголок сознания и заковылял прочь, к таким близким и таким далеким стволам сосен, которые качались и скрипели под ударами стихии. С усилием я переставлял ноги, заставлял себя дышать, опираться на посох — и идти дальше. Плоть слаба, дух животворит!
Хлестал дождь, гром гремел не переставая, молнии разрезали ночную тьму. Меня била крупная дрожь, я чувствовал, что вот-вот сдамся, и потому на самой лесной опушке остановился, задрал голову вверх, в это грозовое небо, подставляя лицо струям ливня, и захрипел так громко, как был только способен:
— Я ведь неплохо держался, да⁈ Я классно держался, слышишь? Я сделал всё, что успел!
И вдруг какой-то нечеловеческий, глубокий голос, исходящий то ли с самых небес, то ли — из подземных глубин, пророкотал:
— О да, Георгий. Ты очень неплохо держался!
— Кто здесь? — ничего менее идиотского мне в голову не пришло.
— А есть ли разница? Он позволил мне предложить тебе еще поработать, и этого — довольно, — ответил голос.
— Он? Кто — он? Где ты? — я почти на ощупь добрался до ближайшей сосны и уперся спиной о сырой ствол дерева, и выставил перед собой этот дурацкий черенок то ли от граблей, то ли от вил. — А ну — покажись!
— Он… Тот, кому ты кричал. Тот, кого ты спрашивал, — откликнулся мой собеседник. — Тот, на кого ты злишься.
Почему-то я ни разу не подумал о том, что сбрендил. Слишком часто в последние пару лет я имел дело с пограничным состоянием психики, мне было с чем сравнивать, это точно. Голос казался реальным, настолько же реальным, как шум ветра или грозовые раскаты.
И как вот эта невероятная шаровая молния, которая, прокатившись по ветвям сосен, медленно подлетела и замерла перед самым кончиком моего идиотского, нелепого оружия. Сплетенный из
