нечего терять. Словно угадав ее мысли, та сказала: — Я много видела в жизни, Армель, и могу читать в сердцах людей. Ты глубоко оскорблена кем-то. Человеком, которому ты верила, так? — Да, это так! Я и не думала, что это может быть так больно. Даже когда умерла мама. И когда я узнала, что от нее… и от меня отказался отец. — Это как раз понятно. Боль от предательства самая сильная и мучает долго, это как будто наконечник стрелы в теле засел. Мать же не предавала тебя. — Нет. Она меня очень любила. А отец… Он всегда был для меня чужим. И мне безразлично, есть он или нет. Я его и видела всего два раза, и то после смерти мамы. — Так ты незаконнорожденная? — Да.

Армель устало прикрыла глаза и начала свой рассказ. Замелькали лица и картины минувшего, сначала обрывочные и короткие, постепенно они выстраивались в длинный четкий ряд, а Армель все говорила и говорила.

Старая бедная усадьба, затерянная в лесу. Зимними ледяными ночами волки прямо перед частоколом, их вой так привычен, что уже почти не обращаешь внимания. Страшные сказки и легенды, которые так интересно слушать с замиранием сердца после того, как стемнеет. Мать, бледная и печальная, но все ещё красивая. Армель с детства помнила, как матушка каждый день выходила смотреть на дорогу. Но ни один из путников не оказался тем, кого она ждала.

Худая, почти прозрачная рука матери. Эту руку Армель гладила, стоя на коленях и впервые узнавая всю горькую правду о ней и о себе. И о человеке, который даже не приехал попрощаться. Мать взяла с нее слово простить его. Ведь он мог не получить ее прощальное письмо. Да, она всегда оправдывала его, даже на пороге смерти. Она умерла. Вряд ли он узнал об этом, живя в своем замке с другой женщиной, его женой, красивой и властной, рожавшей ему сыновей. Кто же виноват, что она оказалась сильнее? А Армель с тех пор прозвали Каменная принцесса. Потому что на похоронах матери она не плакала.

Пять лет суровой, но понятной и размеренной жизни, когда хлебом делятся с другом, а с бедой справляются сообща и не загадывают далеко вперед, ибо все в руках божьих. Армель становилась все красивее. Берта научила ее ткать, прясть, печь хлеб и врачевать раны. Дядя-священник научил грамоте. А сама она научилась стрелять из лука и скакать верхом.

— О нет, я никогда не поеду к вам, мессир барон! Прошу вас, уезжайте. Обветренное, с впалыми щеками лицо немолодого мужчины в богатой, но темной, без украшений траурной одежде. Интересно, в память о ком он носил этот траур — о своих детях и жене? Или хоть немного оплакивал брошенную им женщину? — Я твой отец, Армель. — Нет. У меня была только мать. — Я не знал правды, Армель. Твою мать оклеветали. — И вы весьма охотно поверили. Что же заставило вас вдруг вспомнить обо мне, мессир? — Я молю тебя приехать и жить с нами! У тебя будет все, что пожелаешь… У тебя есть брат, ему десять лет. Он очень ждёт тебя. — Нет! — Мы будем ждать тебя в любое время.

— Армель, одумайся! Разве плохо для тебя сменить это убогое жилище на самый настоящий замок? Отец теперь узнал всю правду, а его жена умерла. Ты станешь госпожой, сможешь выйти за знатного сеньора! — Ты ничего не понимаешь, Берта. Ты забыла, кто сломал жизнь моей матери? Это сделала госпожа баронесса, супруга моего отца. Она так хотела заполучить его, что не остановилась перед низкой клеветой. И жила все эти годы, ни на секунду не раскаиваясь. Даже предсмертное письмо моей матери она перехватила, чтобы барон никогда не узнал правду. Богу было угодно наказать ее, и у нее умерли двое сыновей, а третий стал калекой. И лишь тогда она во всем призналась, перед тем как отправиться в преисподнюю! Ты понимаешь? Все эти годы она решала нашу судьбу. И вот теперь она хочет решать ее и дальше, из адского пекла, но этому не бывать! — Она перед смертью молила о прощении, Армель! Может быть, она раскаялась. Надо же уметь прощать… — Она молила лишь из страха, что ее младший сын тоже умрет.

— Не надо быть жестокой, дитя, — со вздохом проговорила верная Берта.

— Более жестокой, чем они, я все равно не буду. Господь, будучи благ, сможет простить их. Но не я.

— Мессир рыцарь, о Боже, волк сильно поранил вас! — Пустяки, прекрасная девица. Если сможешь просто промыть эту царапину, я продолжу путь уже через час! — Как же вы его продолжите? Все дороги занесло снегом, мессир! — Меня зовут Раймон, красавица. Здесь неподалеку маноры моей матери, побуду пока там. Скажи мне твое имя!

— Племянница, тебя часто видят в обществе мессира Раймона. Тебе стоит быть осмотрительнее! Этот молодой человек, говорят, обручен со знатной девицей. Что может связывать тебя с ним? — Их помолвка так и не совершилась, дядя. — В любом случае, на тебе, бедной бесприданнице, он не женится. Вспоминай почаще, что случилось с твоей матерью, дитя мое! Нужно рубить дерево по себе, гласит народная мудрость…

Он что-то еще втолковывал ей, как неразкумному ребенку. Армель лишь молча улыбалась и пропускала слова доброго старика мимо ушей.

Ну что могли понимать Берта и священник? Ей так чудесно с Раймоном, он истинный благородный рыцарь, и он прекраснее всех! И было видно, что она нравилась ему. Для нее стали необходимы эти встречи, эти разговоры обо всем на свете, эта улыбка, которую он дарил ей. Они уже целовались, и при воспоминании об этом сладко и тревожно замирало сердечко Армель. Это была ее тайна…

— О ужас, ужас, горе! И за что Господь карает нас, святой отец? — стонала Берта. Голод и холод вынудили одичавших людей выйти из леса. Нападение на мирную деревню было зверски жестоким, кровавым и бессмысленным, ведь крестьяне и сами считали каждый кусочек хлеба с изрядной долей лебеды, и всем было ясно, что голода на этот раз не миновать. Раймон со своими оруженосцами носился по округе, вылавливая убийц. И был ранен отравленной стрелой.

Раймон

Хорошо, что наступает весна. Эта зима была тяжелой. Хотя больше всего я не люблю осень. Да, ее многие не любят. Холодно, сыро, уныло, а впереди ещё морозы