Вот и сгодились, да ещё как. Стали на Петровичевой лавочке деревенские вечерами посиделки устраивать. Ведро поставят промеж собой, и давай семечки лузгать!

А Егор, золотые руки, вдобавок стол сколотил. Вторую лавку поставил. Ещё интересней собираться стало. То лото достанут, то домино. А то и в картишки перекинуться сойдутся люди вечерком. Блинов принесут, пирогов, варенья свежего. Чаи гоняют.

А забор всё пестрей и пестрей становится.

Только вот Петрович что-то беспокойный стал. Уж сколько раз Потаповна его замечала. Встанет у калитки да на улицу глядит, глаза сощурены, брови сдвинуты.

— Ты чегой-то, Егор, хмуришься? — удивлялась она.

— Да так…

— Никто хозяйство твоё не тронет. А кто тронет, тому тут любой уши оборвет! К тебе ж на пятачок вся деревня собираться стала, это ж надо! Саныч вон даже баян свой достал! Он помнишь, как раньше играл! Ох, и баянист был! Позабросил, дела всё, некогда. А вчерась идут мимо его дома, слышу, "Смуглянку" наяривает! Ох, чую, будем мы тут у тебя плясать скоро!

— Будем, — улыбнулся Петрович едва-едва.

— Да не хмурься! Чего стряслось-то?

Отмахнулся. Не сказал.

День ото дня беспокойней становился Егор Петрович. Забывчивый, рассеянный. На вопросы отвечал кое-как. Заговорит с тобой — и замолкнет на полуслове. Словно не о том голова его думает. А о чем, того никто не знал.

Богател, набирал силу молодой июнь. Отцветала уже сирень, зато рассада, что вкопали у его забора соседские дети во главе с Потаповной, росла дружная, густая. Скоро, видать, и зацветёт…

Хорошо на улице, залюбуешься.

Однажды вечером пересчитал Петрович все свои цветные штакетины. Девяносто пять получилось.

Сел Егор за стол, щёку подпёр. Задумался.

Краска у него закончилась.

Вот вроде и много взял, и соседи подарили. А не хватило. Не экономный ты, дед, разбазарил… Или это гады те, что забор поломали, виноваты, из-за них перерасход? Зато как весело с Полишкой тогда всё делали. Вон она, к нему бежит, бусы новые самодельные несёт показать. Рукастая девочка, хорошая…

Или красить надо было не так ярко? Он же кое-где и в три слоя мазал, чтоб поярче-то…

— Дядя Егор, ты чего грустный? — Полишка уселась рядом на лавочку и заглянула ему в глаза.

— Да вот, подружка, краска у меня закончилась… Думаю, что дальше делать.

— Совсем-совсем не осталось?

— Совсем, Полинка, совсем. А покрасить надо. Вот думал в город поехать, да у Саныча машина поломалась. Остальных кого попросить, только заняты либо поразъехались. Не буду ж я людей от работы отрывать, ради краски-то.

— Ну ты потом докрась!

— Потом, Полинка, поздно будет.

— Почему?

— Потому что слово данное держать надо. А я его, подружка, дал кое-кому, слово-то…

— Что за слово?

— Все-то тебе расскажи! Важное слово, Полин. К десятому июня всё сделать надо, а тут вишь неприятность какая!

— Погоди, дядя Егор, я знаю, я сейчас!

Девочка сорвалась с места, только юбка мелькнула да пятки засверкали. Егор крикнул было вслед, да разве ж докричишься….

Глядь, а она назад бежит, ведёрко какое-то тащит.

— Вот! Я с собой привезла, а тут ведь негде, сам знаешь!

Глянул Петрович, а там полно, до краев, разноцветного мела! Вот оно, богатство детское!

— Я у бабушки спросила, она погоду по телевизору смотрела, дождей не будет! — затараторила Полина. — Мы твой забор мелом покрасим, дядя Егор! Очень красиво покрасим! И разрисуем! Я умею! Ты мне только разреши! А потом ты краску купишь и все переделаешь, как смоется! А к десятому покрасим!

— Ох, Полинка, ну ты даёшь! — выдохнул Егор…

— Ну можно? Можно?

Петрович сам взял первый кусочек, провел зелёную черту.

Ох, и нарисовались они! Весь забор что твой асфальт стал, в цветочках да бабочках! Полинка-то, видишь, на каникулы с собой привезла мелки, чтоб в классики играть да на асфальте всякое черкать, а где ж в деревне этим заниматься? Поля да огороды кругом! Дороги, и те не асфальтированные, как накатали за долгую жизнь, так и ездят. А ты посмотри-ка, пригодилось!

Начинали они вдвоем над забором стараться, а закончили уже большой компанией. Все дети окрестные сбежались. Петрович хотел было пять штакетин покрасить, как планировал. А потом махнул рукой, рисуйте, мол, ребята!

А десятого июня подъехала к его дому машина.

— Деда! Справился!

Наталька, внучка его, с восторгом глядела и на пестрый забор, и на стол с лавками… Как всё поменялось с прошлого лета!

Очень ей у деда нравилось бывать! Да только жалко было, что все у него скучное, коричневое! Она на бумаге ведь по-другому рисует!

— Надо тебе, деда, забор покрасить!

— Это ж зачем, внука?

— Как зачем? Чтоб все видели, что тут самый лучший дедушка живёт! Ты у меня весёлый, а забор у тебя грустный! Сделай, как у меня на рисунках!

И дал Петрович слово, что сделает. Будет у него забор, как радуга в небе. Такой внучка на картинке своей сделала.

Уехала Наталька осенью учиться. Скучно дни побежали.

А в марте пошел он к председателю, чтоб сыну в город позвонить. Сотовых дед Егор не признавал, да и не ловило в деревне-то. Вот Петрович и ходил временами к Санычу, чтоб городским своим брякнуть. В управлении обычный телефон стоял. А сын ему и говорит:

— Наташку к тебе на каникулы 10 июня привезём. Возьмёшь? Я уже отпуск подгадал.

Петрович на радостях в магазин за красками и побежал. Надо ж слово данное сдержать! Внучке обещал, не кому-нибудь. Надо радугу рисовать!

А как три месяца с небольшим до приезда осталось, вышел первую штакетину красить. Календарь себе завёл, как Робинзон на острове. Один день — одна штакетина, а надобно сто, так он решил. Чем ярче забор, тем скорей внучка приедет.

Потому и не позволял ни себе, ни другим все сразу сделать. Негоже время торопить. Календарь, он только сам себя слушает, не обманешь!