философия нового времени выдвигает в споре с просветителями, мера приобщения к этой концепции определяют творческий облик каждого из романтиков и отличия между ними. Свойственное им восприятие жизни, внешней и внутренней, как непрерывного, противоречивого становления, ощущение своей сопричастности мировым процессам, уходящим в бесконечность и не подлежащим рациональному контролю, у писателей эпохи романтизма вступает в сложные сочетания с конкретными, индивидуальными их особенностями. Последние нередко с излишней поспешностью обобщаются историками и используются для определения романтизма, который трактуется как совокупность таких черт, как, например, отсутствие социальной конкретизации, уход в прошлое, тяготение к идеалу, духовный максимализм, предпочтение природы обществу, чувства разуму, интуиции анализу — и, соответственно, разрыв с классицистической регламентацией. Между тем эти черты присущи не всем романтикам, не только романтикам и потому играют вторичную роль. Они подчинены широкой идеологической основе и вне ее не должны рассматриваться.

Близость между несхожими поэтами и их еще менее схожими произведениями проявляется в общем процессе осмысления нового мира, новых форм философского и художественного восприятия действительности и отказа от форм, ранее созданных. Такой процесс характерен и для других переломных эпох развития человечества, и обычная при этом ломка устоявшихся эстетических норм часто принимается за вечный признак вневременного и внепространственного романтизма (или «романтизмов»). Здесь, однако, речь идет о вполне конкретной исторической данности, вызвавшей к жизни духовный переворот, художественным выражением которого стала английская романтическая литература начала XIX в. Вот почему представляется необходимым изучать ее как единое движение, в пределах которого существовало большое разнообразие творческих индивидуальностей.

Попытка такого изучения сделана в моих книгах «Лондонские романтики и проблемы английского романтизма», «Китс и его современники», «Лирическая поэзия Байрона», «Байрон в годы изгнания». Но в них недостаточно освещены другие центральные фигуры: поэты «озерной школы» (лекисты) — Кольридж и Вордсворт, а также Скотт, Шелли. В этой книге им отведено главное место; очерки о Байроне и Китсе, естественно, более коротки. Основным предметом внимания являются эстетические взгляды писателей, воплотившиеся в их теоретических и художественных сочинениях. Но поэзия Кольриджа, Вордсворта и Шелли рассматривается несколько подробнее, ибо нашим читателям она очень мало известна. О литературе вопроса мною будет опубликована отдельная работа.

Поскольку в предлагаемой работе английский романтизм рассматривается как целостное движение, не представилось возможным включить очерк о великом поэте Вильяме Блейке (1757–1827). Его творчество осталось по ряду причин почти недоступным другим писателям романтического направления и оказало художественное воздействие лишь на развитие английской литературы более позднего времени. В романтическом движении, в выработке его эстетических идей (во многом разных, но исходивших из общих первооснов), в спорах и полемике, в дружеских союзах, в которые вступали его младшие современники, Блейк не участвовал. В книге, посвященной движению в целом, глава о нем оказалась бы изолированной, далекой от основной темы. «Исключение» Блейка может быть относительно безболезненным еще и потому, что совсем недавно опубликована о нем специальная и очень обстоятельная монография Т. Н. Васильевой[1].

Менее значительные романтические авторы — Мур, Лэндор, Саути, Де Квинси, а также «лондонские романтики» — Л эм, Хэзлитт, Хейт — охарактеризованы в кратком заключении, которое ставит целью показать многообразные нити, связывающие главных и второстепенных участников романтического движения.

Глава 1

КОЛЬРИДЖ (1772–1834)

Среди ранних английских романтиков особое место принадлежит С. Т. Кольриджу.

Эволюция его общественных воззрений нередко изображается упрощенно. Утверждают, что его пылкий республиканизм сменился ярым консерватизмом, что, написав красноречивую оду на разрушение Бастилии (1789 г.), он в скором времени отрекся от революции и после пережитого кризиса стал так же непримирим в ненависти к ней, как был еще недавно необуздан в своих восторгах, так же несдержан в похвалах существующему строю, как был ранее в предъявляемых ему обвинениях.

Между тем и в те дни, когда поэт резко нападал на злоупотребления короны, знати, церкви, он возражал против «крайних» мер и сохранял религиозность, привитую ему с детства, даже тогда, когда с удовольствием вчитывался в «фривольности» Вольтера или Гельвеция. Социальную справедливость он отождествлял с «небесной славой». И после перехода на консервативные позиции Кольридж продолжал называть правительство виновником народных бедствий и, в отличие от своих друзей, Вордсворта и Саути, отстаивал необходимость общественных реформ (например, законодательного ограничений детского труда). Проследим же внутреннюю логику социальных взглядов Кольриджа»

1

В конце 1794 г., когда поэт, охладев к методам революции, стал мечтать об учреждении общины равных и свободных в девственных дебрях американского материка, он еще сочетал религиозное рвение с ненавистью к тирании и рабству, со стремлением ко всеобщему равенству».

Очень долго, вплоть до того времени, когда фактически закончилась его поэтическая деятельность, он продолжает считать «яд, собственности. истинным источником непостоянства, развращенности и проституции» (CL, I, 176, 13.5.1796; 563–564, 25.1.1800)[2].

В проспекте к своему журналу «The Watchman» (1796) Кольридж еще горячо протестовал против рабского состояния государства, правители которого навязывают народу свои мнения. Стихи его в течение 1794–1796 гг. остаются политическими стихами, в которых слышится голос демократа и друга народа (Ода к уходящему году — Ode to the Departing Year, 1796). Он говорит о «бесчисленных несчастных», о «жертвах подлой тирании», о «гнусном обжорстве» богачей. Он пылает негодованием по поводу несправедливой и катастрофической войны с революционной Францией, в которую правительство Питта втянуло Англию[3]. Политические процессы 1794 г., законы, согласно которым собрания и объединения людей труда приравнивались к государственной измене, вызвали яростные нападки Кольриджа. Он радуется безнравственному поведению наследника престола, надеясь, что оно поможет разоблачению монархии.

К этому времени поэт весь во власти сомнений: он обрушивается то на демократов, «высокомерных в силу своего невежества и хвастливых в болтовне о разуме» (CL, I, 219, 31.5.1796), то на их преследователей, которые своей жестокостью довели народ до еще худших жестокостей. Он сочувственно цитирует изречение Констана: «Горе стране, где преступления наказуются преступлениями и где люди убивают во имя справедливости».

Постепенно возрастает неприязнь Кольриджа не только к философии и социологии революционного просветительства, но и к реакционности английской политики и ко всякой политике. Правительства, по его словам, подобны нарывам, но нужна не операция, а лечение, и единственным лекарством может быть верность духу и букве христианства. Самого себя он объявляет свободным от принадлежности к какой бы то ни было партии. Он презирает английских министров, но оппозиционные силы вызывают еще более сильную его антипатию. Природа, поэзия, вера — вот источники возрождения длящего самого и человечества (CL, I, 395–397, 10.3.1798).

Эту половинчатую, двусмысленную позицию Кольридж, в сущности, сохраняет до конца. Даже много лет спустя, размышляя о революции и о реакции, он говорит, что