к потолку, падая на колени, валился на кровать, затем поднимался и снова на нее валился, то утыкаясь лицом в подушку, то ее избивая, совершенно не понимая, что мне делать. Начать снова надеяться — очень страшно; окончательно убивать надежду и душить чувства — больно и жалко; отпустить поводья и смотреть, что будет, — долго и весьма мучительно. Очень тяжело ждать, осознавая, что можно ничего не дождаться, но и сдаваться тоже трудно, когда понимаешь, что там находится то, чего так сильно хочешь…

И потому я молил хоть о каком-нибудь знаке, который бы дал подсказку.

Человек в отчаянии действительно готов поверить во что угодно. Именно поэтому, пока голова совсем не работала, я обратился к тому, во что никогда не верил — нумерологии, когда мне попалась реклама очередной ведьмы.

Я просил о знаке, и он пришел с обнадеживающей фразой вроде «все в твоих руках» и еще несколькими — куда более туманящими мозг. Вообще все было абсолютно светлым… Нужно лишь время и поменьше спешки. Нужно лишь набраться стоического спокойствия, не убиваться по пустякам, ведь в конце концов (если верить цифрам) это приведет к счастью с Ней.

Я ждал совершенно не этого.

И что мне теперь с этим делать?

Рефрен

В эту минуту мне казалось, что происходит какой-то переломный момент, словно я стою перед двумя лестницами и, когда выберу одну, вторая исчезнет и пути назад не будет.

Одна, довольно короткая, ведет к свободе и спокойствию, но на каждой ступеньке, словно на пути через матырства, испытания: окончательная утрата надежды, преодоление жалости к чувству, уход в себя, закрытие ото всего с целью задушить, раздавить, разрезать, выпотрошить чувство — чтобы день был свободен от мыслей о Ней, чтобы руки не тянулись написать Ей, дабы затеять диалог на половину, а то и на весь день, чтобы в Ее присутствии не била дрожь, чтобы желание коснуться превратилось в простой жест и не более того, чтобы не хотелось постоянно смотреть на нее, чтобы в груди был только холод и ничего больше:

(Отпускай) Чужие голоса

Из памяти слова

Которые нельзя никому сказать

Глаза сменили тон

Ты отпусти ладонь

Мой дом теперь закроется навсегда1

Вторая лестница, — такая длинная, что и конца не видно, — тоже полна испытаний, подчас даже более сложных: терпение, надежда, вера, — часто ничем не обоснованные и потому гнетущие — тяга посмотреть, даже если Она сидит рядом и молчит, даже если она сидит ко мне спиной и приходится смотреть в затылок, мысленные картины героического самопожертвования, постоянные перепады между радостью и отчаянием, упорством и желанием опустить руки, чувством, что все в моих руках, и бессилием — но ведь именно эта лестница, такая страшная, но такая манящая, может привести к тому, к чему я так стремлюсь… Да, она может в любой момент провалиться у меня под ногами, да и идти по ней предстоит наощупь, но так или иначе есть шанс дойти по ней до конца и получить единственное, что красит эту помойку, названную жизнью.

А знаешь, всё ещё будет

Южный ветер ещё подует

И весну ещё наколдует

И память перелистает

И встретиться нас заставит

И встретиться нас заставит

И ещё меня на рассвете

Губы твои разбудят2

Может быть, именно сейчас решалась моя дальнейшая жизнь. Может быть, это выбор, влияющий на все, что будет дальше. Из малодушия, неверия и смирения я уже долго топтался около первой лестницы, но при этом все время посматривал на другую — посматривал в страхе, потому что очень боялся снова надеяться, снова падать вниз, ломая руки и ноги, если ничего не выйдет… Боялся терпеть и ждать.

Я вздохнул и все-таки направился ко второй лестнице. Да, я не знаю, куда она меня приведет, я знаю, что могу погибнуть на ней, но знаю также, что она может привести к Раю, если поверить и что бы ни случилось продолжать верить, не опуская рук. Очень тяжело и страшно снова надеяться, но в такой слепяще-солнечный день, обрамленный голубым небом, я не мог поступить иначе. В конце концов лучше себя обнадежить, а потом осознать, что обманулся, чем запретить себе верить и упустить возможное счастье.

Мне страшно, я еще даже не вполне надеюсь, но все же я ставлю ногу…

…но задерживаю ее в воздухе и перевожу взгляд на первую лестницу…

III. Песня надежды

Отведи меня туда, где нет обид

Я за тобой готов идти хоть на край Земли

Ты бы знала, как я сильно не хочу домой

Я окунулся бы в тебя прямо с головой

Три дня дождя, «Иду за тобой»

Она сидела за столом и отвечала доклад. Солнце, просачиваясь сквозь приоткрытое окно, освещало Ее волосы, высвечивало их так, что они совсем озолотились. Периодически Она улыбалась и казалось, что за столом сидит солнечный лучик, наконец пробившийся на землю сквозь толстые дождевые тучи, захватывавшие город весь день, — и потому этот лучик такой светлый, такой радостный, такой красивый…

Я смотрел на Нее, чувствуя, как сердце покрывается горячечной дрожью, словно его жарят на медленном огне. Я весь обратился в зрение и смотрел на то, во что обратился весь мир — на Нее в золотистом солнечном сиянии — и не мог оторвать взгляд. А когда Ее глаза, блуждавшие во время речи, вдруг — всего на мгновение! — остановились на мне, я пытался притвориться серьезным, таким, каким должен быть слушатель, но не выдержал, и тогда легкая улыбка пробилась на губы, а что-то внутри хотело пробить грудь и выйти наружу.

Мне хотелось только смотреть на Нее, и смотреть, и смотреть, и смотреть, провозглашая: «Остановись мгновенье, ты прекрасно».

Сдаться, подумал я, когда Она закончила выступление и я смог распутать мысли, — сдаться, запретить себе надеяться и пойти душить чувства, несмотря на всю боль, сопровождающую эти процессы, — самый простой выход из ситуации, ибо, чтобы верить и ждать, нужно иметь огромную силу и смелость, день ото дня превозмогая свое малодушие, тянущее махнуть рукой и забыть. Но именно такое усилие в конце концов должно окупиться. Должно, Господи. Должно.

Утреннее небо голубыми глазами посматривало на меня сквозь ветки деревьев; то тут, то там сочился солнечный свет, снопами падая на асфальт. Я смотрел на