в молчании все четыре мили по тихой реке. Они дружелюбно беседовали, и девушка даже проявила некоторую склонность к безобидному подшучиванию, от чего нервозность Эндрю доходила до паники.

Он обратил внимание, что глаза у неё тёмные и большие и имеют особенность временами широко раскрываться, как у чем-то озадаченного ребёнка; что волосы у неё ярко-каштановые; что кожа лица нежна, как персик; что рот маленький и выразительный и что фигурка хотя и миниатюрная, но очень соразмерная. К тому времени как они пропутешествовали милю, помощнику викария пришло на ум, что нет причин, почему бы ему не утомиться из-за слишком энергичной гребли. Они достигнут Столлбриджа совсем скоро. Конечно, он говорил себе, что не имеет ни малейшего значения, когда они доберутся, но в глубине души знал, что не говорит себе всей правды, ибо — ну да — она была очень красива, и свежа, и чиста, а он был очень молод.

— Вы, конечно, гостите в Столлбридже? — спустя некоторое время осведомился он и даже сам начал опасаться проявляемой им разговорчивости.

— О да, — ответила она прямо, — я пробуду здесь только три-четыре недели.

Эндрю сгорал от желания спросить её, сколько ещё осталось от этих трёх-четырёх недель, но подумал, что такой вопрос слишком дерзок, поэтому, вздохнув, удержался от него и замолчал.

— Вы часто бываете на реке? — поинтересовалась девушка после паузы.

— Почти каждый день, если погода хорошая.

— И вы часто жалеете леди, сбившихся с пути, и возвращаете их в Столлбридж на своей лодке?

— Я?! — воскликнул он в глубочайшем ужасе. — Я… я уверяю вас, нет!

— Какая жалость! — лукаво отозвалась она.

Эндрю почувствовал себя неловко, поскольку в душе у него зародилось подозрение, что, несмотря на его духовное звание, она забавляется на его счёт, и пробормотал что-то в объяснение, почему данное обстоятельство должно было быть плачевным.

И только когда он помог ей выбраться из лодки в Столлбридже, она растолковала ему, что имела в виду.

— Если бы вы постоянно практиковали такое, — промолвила она, и её взгляд стал озорным, как у играющего котёнка, — я могла бы вскоре испытать искушение заблудиться снова, ибо мне никогда так не нравилась река, как нынче вечером. Интересно, почему бы это?

Эндрю вспыхнул до корней волос и счёл её простодушную искренность весьма стесняющей. Затем, впервые в жизни, он провинился в галантных речах.

— Со мной то же самое, — отозвался он шёпотом, ибо его праведность опасалась, что выглядевший безобидным лодочник мог иметь уши подобно другим людям, — и если бы вы умудрились заблудиться снова, ну да, я был бы счастлив найти вас.

Он понимал, что выразился неуклюже, и к тому же чувствовал, что ему следует в известной мере стыдиться своей дерзости. Но в ту пору, как я уже говорил, он был очень молод, а она была очень мила, и у неё были просто изумительные глаза. Эти глаза преследовали его, когда он в одиночестве возвращался восвояси и всё говорил себе, что он невежа, поскольку не проводил её до дверей дома, несмотря на возражения.

В течение следующих четырёх дней почти непрестанно лил дождь, который держал Эндрю взаперти. Кроме того, он был занят упаковкой своих вещей, ибо нашёл подходящее жильё поблизости и готовился переехать туда; это он в итоге и сделал на пятый день после своего приключения.

Он повстречал леди с волосами цвета соломы один или два раза перед тем, как покинул свою старую квартиру, и его взгляды едва ли были исполнены в этих случаях той сочувственной благожелательности, которая, как предполагается, типична для церковников.

Наконец он устроился в своих новых комнатах, не осквернённых присутствием никакой раскрашенной девицы из балета, — ибо так он теперь её называл.

На следующий день было воскресенье, и, поскольку принципы запрещали ему лодочные прогулки в этот день благочестивой праздности, он был не в духе. Он особенно встревожился, не увидев своей неведомой красавицы в церкви, и недоумевал, чем объясняется её отсутствие. Но в понедельник, поскольку погода была прекрасная, снова ушёл из дому и приплыл на лодке в ту самую тенистую заводь у старой мельницы. Только на этот раз забыл дома свой психологический том и провёл целых два часа, всматриваясь в горизонт и думая о её прекрасных глазах. Он уже начинал отчаиваться, когда вдруг тишина была нарушена голосом, который, хоть он и слышал его лишь однажды, был глубоко запечатлён в его памяти.

— Пожалуйста, сэр, не могли бы вы показать мне дорогу к Столлбриджу?

Обернувшись, он встретился взглядом с её смеющимися глазами и, довольно и весело рассмеявшись в ответ, поднялся, как и в прошлый раз, чтобы помочь ей сесть в лодку.

И так случилось, что каждый день примерно в одно и то же время слышался голос сирены, просившей праведника показать ей дорогу к Столлбриджу, пока однажды дела не пошли так скверно, что его преподобие Эндрю Баррингтон в сущности признал то, что ранее ускользало от него, сказав, что он с радостью не только отвёз бы её до самого Столлбриджа, но и ещё дальше на гораздо более значительное расстояние.

По существу, Эндрю был влюблён и потерял рассудок, как и доброе большинство молодых людей, которые слишком надолго попали в общество такого притягательного лакомства, как барышня без сопровождения.

И кто мог бы упрекнуть его? Он был идеалистом, и именно в мисс Эллалайн де Во, — ибо таково, как она сказала ему, было её имя, — он нашёл воплощение своего идеала.

Она была слишком простодушна, чтобы понять деликатную метафору викария о путешествии более длинном, чем до Столлбриджа, поэтому только улыбнулась и, поняв его буквально, сказала, что, если ему так хочется, он может отвезти её вверх по течению до самого Уайденхэма. А у него не достало в тот миг храбрости перевести свою метафору на более понятный язык.

Всё это продолжалось не меньше двух недель (в течение которых занятия и медитации помощника викария были совсем заброшены), пока наконец сам викарий, который был близким другом Эндрю, хотя и относился к нему отчасти по-отечески, счёл нужным сделать тому мягкое внушение.

Но Эндрю рассердился, насколько ему мог позволить такой праведный, как у него, характер, хотя и тронутый ржавчиной в последнее время, и заявил викарию откровенным и весьма неприкрашенным слогом, что он достаточно взрослый для того, чтобы самому выбирать себе знакомых.

— Да-да, — отвечал викарий, вполне понимая раздражение, которое выказал Эндрю, — но ведь нельзя же так! От нас ожидается служить определённым примером поведения, как вам известно, а вы, ну, вы каждый день уплываете