все, зато находила в себе еще больше силы с каждым опрометчиво брошенным взглядом на дорогу. И с глазами, заслоненными слезами, она не заметила, как успела миновать мертвую зону.

По мере приближения вихрь сужался, в то время как сама пирамида продолжала расти до тех пор, пока ее кончик не уперся в измученную смерчем землю.

Пыль еще не успела осесть, когда Ева наконец подошла к месту.

Это существо — вязкая субстанция, обволакивающая все ее тело, приняло ее в самое свое сердце с завидным радушием, и первые несколько секунд она не чувствовала ничего, пока холодный осенний ветер не сомкнулся вокруг нее нежностью потерянных воспоминаний, успокаивая после длительного жаркого пути; призывая ее вспомнить долгие вечерние прогулки под конец сентября, когда жар солнца уже отступил, а листья — пожелтевшие и скукоженные — хрустели под ногами, аккомпанируя разговорам обо всем на свете.

На мгновение Еве почудилось, что даже дышится здесь легче, что за каждую минуту невыносимого сосуществования с пирамидой она наконец вознаграждена и способна бороться за глоток свежего воздуха и сдувающие тревогу ветра.

Она почувствовала, как окружающее ее нечто принялось сжиматься вокруг нее, стремясь к нулю, словно она — точка, втягивающая в себя вещество, составлящее всю пирамиду, и с каждой минувшей секундой Ева ощущала близкое освобождение.

Она знала: еще несколько мгновений, и от таинственной громады не останется и следа, кроме того, что она запечатлела в своем сердце.

Потому как пирамида столь же реальна, сколь реальна ее боль.