— И ничего не бешеный. Все бы такие бешеные были.

Кончилось тем, что за порванную пятку Митька отдал половину улова и за молчание обещал еще рыбы.

То-то удивились в деревне, увидев их вместе.

Тайка вечно одинокой рыскала по лесам, на речку. А тут она мало что не одна, вдобавок в руках у нее прут с нацепленными на него сверкающими рыбинами.

У своего дома Митька напомнил:

— Так смотри, обещала молчать. А не то…

— Не учи, — оборвала Тайка и, пройдя несколько шагов, обернулась.

— А все равно безотцовщина. — Но сказала так, чтоб Митька не услышал.

* * *

Когда года два назад Митька спросил мать, почему его зовут «безотцовщина», мать ответила:

— Потому что у тебя отца нет, без отца растешь.

— А почему без отца?

Мать уселась за стол против Митьки и вместо ответа спросила:

— А тебе нравится отец Тайки Лысухи?

— Чего тут нравиться — пьяница, дерется. Чего это ты про него?

— Да я к тому, что не хотела, чтоб у моего сына был такой отец. А хорошего, как у Вовки или у Симаковых, не встретила. Так что ж, надо было, чтоб я совсем одинешенькая жила? А тебе хорошо было бы, если тебя не было бы?

Митька вытаращился на нее.

— Как это — меня бы не было?

— А вот так. Испугалась бы, что тебя станут безотцовщиной дразнить, не родила бы.

Больше Митька ничего не стал спрашивать. Он только еще крепче привязался к матери. Ведь и правда — он у нее один, и она у него одна. Временами, особенно по вечерам, когда делать было уже совсем нечего, на него все-таки нападала тоска: хорошо, наверное, иметь отца. В шахматы можно сгонять или о рыбалке поговорить, а то и просто дров пойти вдвоем наколоть. Матери-то небось тяжело: мужская работа. А у Митьки одного пока на это силенок не хватает.

Но в общем-то Митьке жилось и так неплохо.

Была у него одна мечта — накопить денег на телевизор.

Второй год подряд носил он в железнодорожный поселок молоко. Носил через день. И мать ему за это давала с выручки по десять копеек. Ни мало ни много, он уже накопил двадцать пять рублей. Но до телевизора было далеко.

Как-то, отнеся постоянным покупателям молоко, он забежал на вокзал купить в ларьке йоду. На перроне увидел Тайку. Она прогуливалась с миской в руках, а в миске, рассыпанная по кулечкам, краснела земляника.

— Чего тут делаешь? — спросил Митька.

— Не видишь, что ли? Сейчас поезд подойдет. Накинутся.

В самом деле, как только подошел поезд, из вагонов повыскакивали люди. Кто бросился к киоску за газетами, кто встал в очередь за пивом, а кое-кто подбежал к Тайке.

— Почем ягоды?

— Двадцать копеек, ягодка одна в одну. Сегодня собирала, — бойко ответила Тайка.

— Дороговато.

— Дорого — не берите.

Но ягоды быстро порасхватали, и Тайка победоносно взглянула на Митьку.

— Три рублика как нашла.

— А чего ж ты врешь, что сегодня собирала? Ты сегодня и в лесу-то не была.

— А я вчерашние под низ, а свеженьких — стаканчик купила — сверху присыпала. — Она явно хвасталась своим уменьем так ловко обманывать покупателей.

— Обдирала, — с отвращением сказал Митька. — По двадцать копеек.

— Ух ты, «обдирала»! Попробуй целый день покланяться за каждой ягодкой. Да еще смотри, чтоб не раздавить. Это тебе не с удочкой сидеть.

Нетрудный Тайкин заработок запомнился Митьке. Эх, если б он мог так, как Тайка, — телевизор за лето можно было бы купить.

Он долго терзался сомнениями и наконец решился. Он знал, где в лесу хорошо росла малина, и однажды, набрав полкошелки, отправился на станцию.

На счастье, никого из своих деревенских не было, только несколько поселковых девчонок прохаживались по перрону, кидая в кошелки и миски друг друга завистливые взгляды.

Митька стал в сторонке, но, когда поезд подошел, протиснулся поближе и услышал, как одна из девчонок тараторила: «Пятнадцать копеек, пятнадцать».

Пассажиры с московского поезда охотно раскупали ягоды, и Митька сам не заметил, как стал торговать, так же бойко отвечая: «Пятнадцать копеек, пятнадцать». Только когда одна женщина заметила: «А не дорого ли?» — Митька смутился:

— А почем надо?

— По десять хотя бы.

— Берите по десять, — согласился Митька. Но женщина сама отказалась.

— Да ладно, раз все берут по пятнадцать, чего ж я одна буду.

Дома он долго не знал, как подступиться к матери. То, что сказать надо, он понимал: мать все равно потом спросит, откуда деньги. Только как она к этому отнесется?

Но мать неожиданно согласилась:

— Ну что ж, пока в колхозе не работаешь, ничего страшного нет и так подработать. Только грабить людей не надо. По пятнадцать-то ведь дорого.

— Так все по пятнадцать продают.

— Продают… Не садил, не растил, только собрал. А пока собирал, совесть потерял? Нет, так не годится. Совесть в любом деле при себе держать надо.

Теперь Митька часто бегал на станцию. И продавал он уже малину по десять копеек. Станционные ребята сначала косились на него, а потом тоже стали продавать по десять. Не хотелось, наверное, хуже деревенских-то быть.

Митька подсчитывал заработки и радовался, что скоро на смену малине поспеет черника.

Однажды в окне вагона одного из поездов он увидел девочку лет двенадцати. На платформе стоял ее отец. По сравнению с белолицей девочкой он был совсем коричневый, загорелый. Одет он был в морскую тужурку с золотыми звездочками на черных погонах. Пуговицы тоже были золотые. И золотые были нашивки на рукавах.

— Я говорила, надо самолетом лететь, — говорила девочка.

— Ты же знаешь, мама не любит самолетов.

— Лучше промучиться три часа, чем трое суток, — рассудительно заметила девочка.

— Я с тобой согласен, но, увы, решаем-то не мы.

Девочка говорила спокойно, неторопливо, как взрослая. И отец отвечал ей тоже спокойно, как взрослой. И вообще они были какие-то такие… какие — Митька и сам не знал, просто он смотрел на них, как смотрел в кино на чужую, порой непонятную ему жизнь.

Он рассмотрел на девочке и банты в косах — красные, в белый горошек — и платье — тоже красное в белый горошек. Увидел за окном на столе бутылки с лимонадом, книгу в пестрой обложке.

Он посмотрел на табличку, прочел: «Москва — Сочи», — и понял, что они едут к морю, никогда им не виданному Черному морю.

— Купи мне малины, — сказала девочка, взглянув на Митьку.

Отец подошел, взял у Митьки три кулечка, протянул ей