Кому небыль, кому быль;

Лошадь с мезенским окрасом,

Не красотка, из кобыл

Размечталась о Парнасе…

И, заспоря с Битюгом,

Повлекла быстрее дроги

Не галопом, так, бегом.

По ушам других кобыл

И по гривам разной масти

С той поры туман поплыл-

Поэтические страсти.

Но всерьез о паре крыл

Не объезженной кобыле

Конюх вслух секрет открыл:

«На Парнас круты дороги

Ин подвластны седокам

Вьющим ритмику и слоги

В мудрость смысла на века.

Горний дух её венец,

Вкруг каньоны и отроги,

Лишь крылатый жеребец

С мудрецом найдут дорогу».

И посредственность туда же

С легковесною поклажей…

В одиночку и шатром,

Потешаясь звоном званий,

На бескрылой, но с пером,

С тощей книжицей дерзаний…

Но скажу Вам, (между нами):

Я по виршам- топором.

Как читатель, с неких пор,

Привязал к перу топор…

Терпеливо, понемногу

Расчищаю путь-дорогу

Смыслу, ритмике и слогу…

Мудрецам, коих немного.

Бабуля! Его пасквили опасны, но я нашёл способ, чтоб оградить творчество от посягательств этого стихоплёта. Предложу Высшему совету литературного соединения «Рудник» выработать и преподнести негодяю решение: писать только дифирамбы, а если не примет к сведению, ослушается, то всем Советом поколотить этого умника в тёмном месте без свидетелей.

Дорогая бабушка! Большое впечатление на меня произвели строки, где ты пишешь обо мне с теплотой: «Внучек, тебе уже за 60, а в эти годы писатели достигают рассвета творчества, купаются в славе, а ты ещё только собираешься писать о ветре, юности, непорочной любви и т. д. и т. п. Не мучай себя и бумагу!»

Бабуля, строки о бумаге у тебя подчёркнуты двойной жирной чертой, где ты пишешь: «В младые годы, когда я разжигала печку газетами, от бумаги шел приятный дым, а когда осмаливала ими курочку, то наслаждалась аппетитным запахом, на который сбегались все мои семеро детей. Какой был запах! Аромат! Слюнки текут и уже чувствуешь, что и ум отъешь, и пальчики оближешь и язык проглотишь. Бумага, на которой ты печатаешь свои сумасбродства, состоит из материала, сходного с тем, чем был покрыт потолок в Пермской «Хромой лошади», где задохнулись и сгорели люди. Когда будешь сжигать свою бесполезную писанину, то становись около костра так, чтобы не отравиться ядовитым дымом от бумаги… Внучек! Внучек! Милое дитя! Заклинаю памятью предков! Не жги старых писем! Не жги! Ни первой любви, ни второй, ни третьей, ни тридцать третей, ни сто третьей… В этих коротких шедеврах неизмеримо больше тепла, чем выделит листок при горении, а образ писавшей храни в памяти, береги и лелей. Он непременно явится и позовёт тебя в то далекое время, в ту ночь, когда запах белой акации разум дурманил, пели лягушки и лунный дым растворялся в тумане».

Дорогая прабабушка! Твоя юная душа излучает доброту. Твой ум- кладовая, где всё хранится в строгой гармонии с нравами. У тебя тонкий вкус к искусствам и в душе нет места злу, тщеславию, зависти. Ты делаешь добро не по расчёту, а по душевной надобе- как соловей: он потому и поёт, что не может не петь. Я тебя люблю, преклоняюсь перед твоей мудростью и считаю себя верным наследником твоего таланта, а так как моя творческая жизнь, при мизерной пенсии, хуже самой реальной реальности, то и твоих скромных сбережений, тех девяти миллионов евро, о которых я упоминал выше.

Бабушка! Обнимаю тебя так, как ты прижимала меня к себе, когда мы скакали вслед за табуном на «Сметанке» и целую тебя так, как ты целовала меня и «Сметанку», любимицу нашу, за которую цыган давал пригорошню золота, а ты сказала: «Золото жёлтое, а я люблю всё светлое и без пятен».

Целую руки, твой правнук Филимон… или просто- Филя.