было, как только докером взяли?! От травмы он уже не оправился. Начались походы по врачам, да инвалидность, да боли пришли. Мука одна! А Володя опорой никак не становился. Бесхарактерный, к рюмке пристрастился, женщин неудачных выбирал. Семью толком не создал, детей не завёл. Может, и бегал где от него такой же пацан, как Викин, но никому о том не известно. Оставил Володя родителей без внуков, и не он нас, а мы его в последний путь проводили…

Тут Антонина Николаевна расстегнула нижние пуговицы на кофте, дрожащими пальцами вытащила из кармана байкового халата чистый необмётанный лоскут (старое постельное бельё она никогда сразу не выбрасывала, а постирав, делила на нужные в хозяйстве тряпицы да носовые платки), и стала привычными аккуратными движениями промокать глаза, из которых каждый раз при воспоминаниях о сыне будто сами собой бежали слёзы.

…Не оставил Володя потомства, ни мальчонку, ни девочку. Была бы отрада, помощь в старости. Приводили бы в гости класс перед девятым маем, слушали её рассказы о Паше. Или тоже бы кошек зелёнкой мазали? Нет, наши были бы толковыми, как дед! Яблоко от яблоньки рядом падает, а про Пашу вон как душевно в газете писали. Хорошая статья, подробно всё перечислили…

Она вновь достала из фотоальбома старый номер «Находкинского рабочего» и вполголоса с выражением принялась читать с помеченной карандашом середины страницы: «Тридцать тысяч километров прошёл по военным дорогам солдат Павел Ширинкин. Его боевой путь говорит сам за себя: Калинин, Смоленск, Ржев, Воронеж, Курская дуга, за бои на которой получен орден Александра Невского, Сумы, Полтава, Золотопожск, Черкасск, Смелый, Корсун-Шевченковский котёл, Белая Церковь, Умань, форсирование Днестра, Ямполь, Сороки, Ясско-Кишиневский котёл, форсирование Буга и Ясс, Бухарест, Закарпатье, Польша, форсирование Вислы, Варшава, форсирование Одера…»

Раньше, когда школьникам это зачитывала, глаза у них горели, выспрашивали и про форсирование, и про котлы. Теперь уж никто не спрашивает. Смоленск или Ржев для нынешних детей — города неслыханные, а Корсун-Шевченковский котёл без смеха, поди, и не выговорят… Давненько её в школу не приглашали. Что поделаешь, возраст. Наработалась она за свою жизнь, здоровье и растеряла. Семью кормить надо было, Паша-то всё больше болел. А Володя рос, ему многое нужно, не его вина, что отец — инвалид. Вот и приходилось на работе штукатурить-малярить, а в выходные по знакомым хаты ремонтировать. Это уж потом Паше пенсию добавили, когда ветераны почти все поумирали. И сейчас, что Бога гневить, за него хорошо платят. Но здоровья ни за какие деньги не купишь…. Уж который день под лопаткой ноет и в голове шумит. Таблетки сейчас от давления такие делают, что не держат, только дуреешь от них, и спать хочется. Вот и сейчас… Может, на погоду? Хорошо хоть карточку Пашину нашла, надо на стол поставить. Пацан прибежит к вечеру, отдам. Врача что ли вызвать, пусть давление померит, а то даже в глазах темнеет…

— Скорая? Это вдова участника войны Ширинкина Антонина Николаевна. Восемьдесят пять лет. Минская, 32, третья квартира. Плохо мне, сердце болит, врача бы. Нет, встречать некому. Дверь не заперта.

…К старым не больно-то врачей посылают, правильно про участника сказала. Перед праздником побоятся не приехать. Так вот ты, Паша, и оттуда мне помогаешь…

Мутнеющим зрением она нашла белое пятно прислонённой к вазочке на столе мужней фотографии. Изображение на ней начало расплываться, стало трудно дышать, и подумалось: «Скорая-то где?»

Глава 2

На День Победы Антонина Николаевна отпросилась из больницы домой: помыться да постираться.

Капельницы в праздники не делают, а таблетки она и сама принимать может. Да надо поглядеть, что за подарки из администрации города передали. Вика на днях навестила, сказала, что из совета ветеранов заходили, продуктовый набор хороший принесли, она всё в холодильник убрала, да ещё в магазинных коробках что-то небольшое, посуда какая или что для кухни. Не больно оно и надо, но приятно.

День был хороший, солнечный. Она открыла фрамугу пластикового окна, ярким пятном украшавшего чёрные стены оббитого вагонкой деревянного двухэтажного барака. Во дворе желтели кусты форзиции, распускались розовые бутоны приморской сакуры. Свежая зелень травы, украшенная яркими головками одуванчиков, скрывала окурки и другой мелкий мусор, ещё недавно портивший вид из окна. Бабе Тоне казалось, что тёплый сквозняк приносит аромат цветов и молодых листьев, со дня на день ожидающих рождения в набухших почках ближайших тополей. Она слышала жужжание пчёл, радостно снующих с цветка на цветок…. Или это в ушах шумит? Надо прилечь….

По телевизору повторяли праздничный митинг на Находкинском проспекте.

До московского парада ещё два часа, а во Владике уже прошёл. Надо городской посмотреть, знакомых кого увидеть… Как всегда власть поздравляет, глава. Вечно повторяют одно и то же… А председатель ветеранов, Александр Васильевич, начал говорить, да не смог, видно дух перехватило. Совсем сдал, а помладше меня будет. Вот кадеты с венками, выдумали тоже, детей, как в прежние времена, в форму одевать. Стараются, маршируют, красиво, конечно. А это кто идут с портретами? Написано, какой-то бессмертный полк. Чьи портреты-то? Батюшки-святы… Паша!

Она приподнялась с дивана, дрожащей рукой нащупала на табуретке у изголовья очки и, надев, прильнула к экрану телевизора. За транспарантом с надписью «Бессмертный полк» в первом ряду в нарядной белой рубашке шёл Викин пацан. В руке он нёс белый шест, а на нём — большой Пашин портрет, сделанный с фотографии, оставленной перед больницей на столе. Павел Ширинкин, молодой, здоровый, грудь в орденах, победно возносился над притихшей человеческой толпой, а серьёзный маленький школьник, сжимая побелевшими кулаками древко, направлялся к Вечному Огню в плотном строю несущих портреты взрослых и детей.

Когда с экрана исчезло Пашино лицо, и сюжет переключился на возложение венков, Антонина Николаевна, уже не пытаясь найти носовой платок, легла потяжелевшим затылком на подушку и прикрыла веки мокрых глаз. Она была словно оглушённая и, казалось, ни о чём не думала. Но постепенно мысли стали возвращаться и принимать привычное ворчливо-скептическое направление.

…Вика-то что учудила: ребёнка в начале мая в одной рубашке на улицу отправила. И что, что солнце? Там в центре ветер с моря в любую погоду свежий. Бронхита давно не было? Поддела под рубашку какой-то свитерок. И в куртке все бы заметили, что ребёнок одет празднично, только по погоде! А пацан, ишь ты, своего деда нет, нашего взял… Ничего, если кому скажет, что дед родной, Паша бы не обиделся. Надо мальца угостить, пирожков, что ли, к вечеру напечь? Да пусть фрукты у меня заберёт,