его город и весь Переяславский удел, тот и станет… Ну, хоть сможет стать во главе земли и сделать то, чего не удалось его отцу: объединить Русь, а когда-нибудь даже и одолеть Орду. Да, он умирает, он слаб, для него мучительно тяжко даже поговорить с ключником, и ежели бы не верные ему отцовы бояре, что блюдут землю, да не верный Федор здесь, во дворце, что оберегает его, елико мощно, от вседневных дел, он бы, верно, уже погиб, раздавленный тяжестью своей власти. Но от его решения, быть может, на века и века зависит судьба земли, родимой русской страны, Руси Великой, Золотой, или, как нынче стали петь старики гусляры, Святой Руси…

И, быть может, он должен переступить через себя и вручить княжение дяде Андрею. Андрей – великий князь. У него в руках половина Волги, Владимир, Великий Новгород. Получив Переяславль, он сумеет объединить страну. Пройдут века. Где-нибудь на Волге, в Городце, Костроме, Нижнем или в старом Владимире утвердится столица Руси. И он, Иван, и нелюбимый дядя Андрей равно уснут в земле. Будут новые князья, новые бояре. Возведут белокаменные терема над Волгою или Клязьмой, и Орда станет давать дань Руси, как это было при первых князьях… А с чего начнется все это величие? С его, Иванова, дара…

Но сумеет ли дядя Андрей сделать то, чего не удалось покойному батюшке? Кому он, в свой черед, передаст княжение? Сыну? Сын мал еще, и неясно, каким вырастет, да и по лествичному праву власть перейдет дяде Данилу, а после него – Михайле Тверскому. Вновь из-за Переяславского удела возникнут войны. Власть великого князя, ежели потомки Андрея удержат Переяславль за собой, только лишь ослабнет, отдалив грядущее объединение страны…

Так, может, завещать удел Данилу? Ему и перейдет власть вместе с великим княжением и… вражда с Михайлой Тверским, Москве никогда не справиться с Тверью. Тверь ныне – самый сильный город Руси. У Михайлы Ярославича растут сыновья, его рати сумели устоять против сил четырех княжеств тогда, при батюшке! Получив Переяславль, а затем великое княжение, Михаил сядет в Новгороде Великом и соберет в свои руки всю страну. В Твери переписывают книги, там сила соединена со знанием. Оттуда, с верховьев Волги пойдет и должна пойти новая, Великая Русь! Когда-то и князь Михаил умрет, и, быть может, далекие правнуки будут чтить его прах – прах первого основателя нового величия страны. По Волге поплывут корабли до Сарая, до Железных ворот, до далекой богатой Персии, а в другую сторону побегут дороги на Запад, в Литву, на Волынь, и туда, по Днепру, в Киев и Царьград, и туда, через Новгород, в Заморие, и во Псков, и в земли чудские. И город Тверь в сердце страны, изукрашенный храмами и палатами, будет стоять, как златой венец над Волгой, над широкой, уходящей в далекие дали рекой… И с дядей Данилой Михаил сумеет примириться, ведь и доднесь они помогали друг другу! И когда великое княжение попадет в руки Михаила, он уже сумеет собрать и всю землю в десницу свою и противустать Орде. Будет престол златокованый и князья гордые, как Владимир Святой, как Мономах, как Великий Всеволод…

Иван лежит, смежив очи, книга уронена на пол, рука бессильно покоится на покрывале. Перед его закрытыми глазами плывут корабли, проходят рати, возникают и рушатся княжения, царства и города… На улице снег, вечер. Сейчас придет Федор долагать, что сделано за день. Потом можно уснуть или опять думать.

…Как прост был всегда дядя Данил! Как он любит все это: и хлеб, и кожи, и вяленую рыбу, сам смотрит, вычищены ли донники, не загноились ли копыта у лошадей… С таким князем его Федору куда легче было бы, чем с ним, с Иваном, или даже с Михайлой Тверским. Там величие, свет, отблеск Золотого Киева, а что за величием? Холод, пустота, отчуждение. Были грозны князья и величавы бояре. «Дай, дай, дай, княже! Дай мне место, пригрей, приюти, златом осыпь», – вспомнил он слова Даниила Заточника. И: «мало мне, княже, двухсот гривен»… Мало! Цена иного княжества целиком! И пришли татары. И развеяли в прах гордость, славу, добро… Так, быть может, и не власть, и не величие, и не сила, а иное нечто, то, что было в Орде и чего не оказалось на Руси? Что? Что и сейчас делает неодолимой степную мунгальскую конницу? Величие власти? Закон? Пресловутая «яса» Чингизова? Или то, что были они едины все, были они – народ и князья их были те же степные наездники, жрали ту же конину, пили тот же кумыс, пели и слушали те же песни, и – чего уже теперь не стало в Орде – любой простой воин мог подняться до звания темника, стать нойоном, даже и князем, как было и на Руси при Владимире Святом, что сделал великим мужем Кожемяку, одолевшего богатыря печенежского…

И чему защита книжное научение, и серебро, и вежество, и иное прочее, что было в Ростове и истаяло, исшаяло, развеялось пеплом без вражеского одоления, без пожаров, погромов, при живых ростовских князьях… Быть может, то, что Данил сам считает кожи и лупит слуг, рассыпавших овес, а за едой сам собирает крошки со стола себе в рот, быть может, то, что тетка Овдотья, не стыдясь, вычесывает вшей у своих «сорванцов», и сама строжит девок, и ходит ряженой с боярынями, и хохочет, и все равно – госпожа? Быть может, в этом спасение?!

И справится ли Михайло с Ордой или не вытерпит, поспешит, не сумеет быть мягким и себе на уме, как дядя, что отбил-таки у Рязани Коломну, и никто ему не помешал… Да и нужно ли сейчас, при хане Тохте, бороться с Ордою или надо, как сделал когда-то великий дед, Александр Невский, и как подсказывает сейчас Данила, заключить союз с мунгалами против бесермен, с одной стороны, и жадных латинян – с другой? Не страшнее ли для русской земли немецкие рыцари и свея, что суетливо и упорно лезут и лезут каждый год за Нарову и псковские рубежи?

Ивану тяжело думать о ратях, о смерти, посеченных полоняниках и вытоптанных полях, но он знает, – видел сам, вырос среди этого, – что нужны и сила, и власть. Их