в своем громадном труде «Historia polonica», состоящем из тринадцати книг1. Четверть века каноник Длугош работал над своей историей. Критический анализ он приложил к последним книгам, а ранний период передал на веру, с Кадлубка, более или менее занимательно. Мы привели из Длугоша легенды об эпохе Пястов выше и не будем повторять выписок. Будучи священником в Кракове, избегая высшего духовного поста, человек нечестолюбивый, живший внутренней жизнью, превыше всего любивший свое отечество, не покидавший подолгу своего кабинета, он пользовался любовью всех лучших и честных людей в своем отечестве. Кардинал Олесницкий открыл ему доступ ко двору, где радушно принимали ученого каноника. Король Казимир Ягеллон пригласил его быть воспитателем наследника престола и пользовался его услугами для дипломатической службы. Как историк, он остался вполне на католической точке зрения, и, исходя из нее, он осуждает гуситов и схизматиков. Как гражданин, он был любимым писателем целых поколений, оставил честное имя и репутацию человека с непреклонным и ничем не запятнанным характером[283]. Отличительная черта его писательской деятельности — он писал также историю познанских епископов — проявилась в трудолюбии и тщательном собирании материала. Чтобы ознакомиться по источникам с русской историей, Длугош специально выучил русский язык и прочел Нестора в подлиннике.

5.1.2. Хроника у чехов

Латинская. Если польская средневековая историография, безусловно, латинская вследствие органической исторической причины, то у чехов она пытается вырваться из тех тисков, которые наложены были на нее католическим духовенством. Продолжателями Козьмы Пражского, который имел значение не только для чехов, но и для других стран Запада в течение XII и XIII веков были монахи, писавшие по-латыни, как, например, Винценций, каноник Пражский († 1174), излагавший время 1140–1167 гг.[284], Герлах (Ярослав или Ярлох), аббат Милевский (1228), продолжавший Винценция до 1198 г.[285], Петр Житевсктй (1339), рассказавший витиевато время от 1253 до 1338 г.[286], сохранивший множество документов Франциск Пражский, пробст капитула († 1362), который связал свою летопись с именем Козьмы, непосредственно продолжая ее с 1125 г. по 1353 г.[287]. Все они в рассказе не выходят из пределов своей родины, смотрят на все глазами монахов, ноу Петра и Франциска (по-чешски Франтишек) пробивается национальный колорит.

Чешская летопись, приписываемая Далимилу (1282–1314). Простор для народного духа мог быть только при условии изложения летописи на родном языке. И, действительно, под пером рыцаря-мирянина чешский дух сказался во всей своей силе. Прежде всего хронист высказал нерасположение к немецкому племени и к чужеземному влиянию. Такие чувства не могли заявлять не только иноземные духовные лица, но даже чешские священники вследствие безусловного подчинения Риму. Полагают, что каноник пражской церкви Св. Болеслава Далимил[288] написал это замечательное произведение, но характер и дух хроники не согласовался с церковничеством автора. Хроника рифмованная, и в ней чешским живым и приятным для народа стихом описано время от 1282 до 1315 г., т. е. до короля Яна Люксембургского. Потом возникло предположение, что большее право на авторство имеет Смиль, рыцарь из Пардубиц, ученый и патриот. Это чисто народное произведение исполнено ненависти к немцам, что сказывается при каждом случае. Ревность к своему народу, говорит автор, побудила его к повествованию о событиях древних и о происшествиях современным ему. Как горячий патриот, автор (будет ли то Далимил или Смиль) заботился о сохранении национальной чести и родного языка; его подозревают, впрочем, в том, что в его нелюбви к немцам участвовала антипатия шляхтича к мещанству. Но и те, которые высказывают это мнение, не отрицают, что автор хорошо знает свою страну дорожит преданиями чешской шляхты и что он, несомненно, очень образованный человек своего времени. Не без основания эта стихотворная хроника была напечатана впервые в момент высшего национального возбуждения после изгнания Габсбургского короля и не без основания, после битвы при Белой горе, восторжествовавшие иезуиты и немцы стали истреблять книгу, обреченную на сожжение. (Первое изд. Р. Gessin. (Praha, 1660) было сожжено).

Пулкава († 1380). Спустя полвека после появления Далимиловой хроники священник Пжибислав из Раденина (или Пулкава) сперва по-латыни, а потом по-чешски составил общую историю Чехии, по приказанию императора и короля Карла IV Он описал обширный период в шесть веков (700— 1330) и дал своему народу книгу, которая, не отличаясь легкостью изложения, послужила источником для других чешских историков по связности рассказа и выбору фактов. Он же перевел на чешский язык автобиографию короля Карла IV, своего покровителя.

Так хроника у чехов с трудом вышла на родную дорогу.

Тогда летопись у восточных славян, принявших православие, была давно народной, ибо греки не навязывали новопросвещаемым своего языка.

Это относится к сербам и русским. Впрочем, существовала разница в качестве бытописания в той и в другой стране и в степени влияния его на общество.

5.2. Восточная

Сербские жития. У сербов историография имела слишком односторонний тенденциозный характер и мало влияла на народ. Она ограничивалась только житиями царей, написанными с церковной точки зрения, но всегда на народном языке. Пример подал в начале XIII в. сербский краль Стефан Первовенчанный († 1228), описавший жизнь своего отца Стефана Немани (в иночестве Симеона). Его примеру подражал с большим успехом Св. Сава, первый архиепископ сербский (1168–1237), второй сын Немани, основавший знаменитый Хиландарский монастырь на Афоне, который стал центром сербской книжной деятельности, впрочем, не обширной по качеству и значению произведений. Архиепископ Даниил в первой половине XIV в., при помощи других монахов, писал невозможно льстивые панегирики в своем «Родославе» кралей; Родослова, Владислава, Уроша I, Драгутина, Милутина, Стефана Дечанского, царя Стефана, сына третьего Уроша, архиепископа Арсения, Иоанникия, Евстафия, Якова, Данила II, патриархов Савы и Ефрема[289]. Григорович порицает в этих надгробных словах напыщенность похвал и утомительность изложения[290] и гораздо выше ставит жития святых, названные выше, а особенно Дометиана (жизнь Св. Савы), которого очень хвалит также Янко Шафарик, называя образцовым произведением старославянской литературы, признавая за Дометианом ученость, вкус, оригинальность. Ягич и Гильфердинг считают этого историка многословным и пустым ритором, бедным фактами, намеренно растягивающим материал. Гильфердинг вообще низкого мнения о достоинствах сербских историков. Их лесть кралям превосходит всякую меру; самые преступные из «кралей», например Урош, обагрившие руки злодеянием и кровью, суть «возлюбленные и благочестивые». Даже «ненависть» они «воздвигают на сына возлюбленного». Их набожность, говорит Гильфердинг, всегда условная, доходит до настоящего фарисейства. Действительно, эти историки, упиваясь лестью, из самых преступных царей делали святых; другого эпитета к «кралям» не прилагается, зато о народе нет и помина; его нужды и интересы совершенно чужды этим черствым монахам, писавшим риторические упражнения на исторические темы.

Бессилие этих авторов сказалось в