Дионисий начал когда-то с пещеры малой в урыве волжского берега в подражание великим подвижникам Лавры Печерской, жаждая повторить здесь, на Волге, в одно поколение то, что там, в Киеве, слагалось веками. И ведь получалось, получалось же! Вот он, его монастырь, и толпы верующих, и слава, и ученые переписчики книг, и все окрест, даже сам князь, поверили ныне в его, Дионисия, духовную мощь…

– Веришь? – вопросил умирающий.

– Но почему (в самом деле, почему?!), – возгремел глас Дионисия, – не Новеграду Нижнему воссиять в веках столицею новой Руси?! Яко древлему Киеву! Почему? Твердо стать здесь, в челе русских земель, на великих путях торговых и опрокинуть жадную степь, новым Мономахом промчать по татарским кочевьям! Отодвинуть поле саблями харалужными суздальских славных полков!

– И тогда ты, Денис, с крестом впереди воинства русичей… – Князь говорил едва слышно; куда угас звучный княжеский зык? – Завидуешь славе Алексия?

Книжица поучений Аввы Дорофея была раскрыта на главе о смиренномудрии. Дионисий, углядев, пошел густым румянцем. Насупился. Умирающий знал его, знал слишком хорошо. Не признаваясь сам себе в том, Дионисии мучительно завидовал московиту, у кого доднесь сотворялось все замысленное и ныне сотворилась, далась, несмотря на бешеное сопротивление литовского князя Ольгерда и тверского ставленника Романа, вышняя духовная власть на Руси. Из Царьграда Алексий вернулся победителем, митрополитом всея Руси! И даже сумел митрополичий престол перетащить из Киева во Владимир, под свое крыло… Почему, ну почему князь Константин не получил доднесь великого княжения владимирского!

– Степь уже не страшна! – сурово отверг Дионисий, подымая твердый взор на князя. – Джанибек умрет, и с ним погибнет Золотая Орда! Только робость князей да раздоры… Кто, кроме нас, русичей, поддерживает ныне ордынский престол?

– Суздаль, Тверь, Москва и Рязань… – начал перечислять Константин.

– Да, да! – пламенно перебил Дионисий. – Ежели не Ольгерд, не Литва, пожравшая уже, почитай, три четверти великой киевской державы! Он один не медлит!

(А Джанибек взял и отдал престол владимирский Ивану. Баяли, и таковое еще произнес: «У Константина есть сумасшедший поп Денис, он заставит суздальского князя начать войну с Ордой!»).

– Меч ли железный или духовный меч перевесит на весах судьбы? – тихо вопросил умирающий. – Наши княжества равны по силе, но Москва держит у себя митрополичий престол! Почему Михайло Святой рассорил с владыкою Петром?

Дионисий дернул плечом. Он сам не раз задумывал об этом.

– Но тогда… Тогда Тверь, а не Суздаль стала бы во главе Руси!

«Денис! – хотелось сказать князю. – Отче Дионисие! У тебя еще есть силы, а у меня их уже нет, я изнемог, я умираю ныне! И хочу теперь одного: чтобы город не умер вместе со мной! Город, основанный в подражание Киеву на высоком берегу великой реки (как Смоленск, как Владимир) на пути в богатые страны Востока, означив грядущее заселение Поволжья русичами… Не в укромности, не в лесах дремучих, не в узкости стечки двух рек, на треугольном мысу, отгороженном рвами, – как основаны все, почитай, московские грады, прячущиеся от ворога за непролазными топями болот… Неужели умрет он и погибнет его новая столица – Нижний Новгород? Горше видеть кончину трудов своих, чем собственную смерть, ибо человек – персть, и преходящ, яко и всякая тварь земная, и чает бессмертия токмо в трудах своих!»

…Но город жил. Умирающий прислушался. Издали доносило звоны и тяжкие удары кузнечных молотов, отчетистый в холодном воздухе перестук секир. Город строился, рос, карабкаясь по кручам, распространяясь по урыву высокого берега; сильнел торговлею, густел крепкими лабазами иноземных и своих торговых гостей.

– Роман еще не сломлен! Константинополь может и перерешить! – сказал Дионисий, отводя взор.

– На Москве хлеб дешев! – возразил князь.

– Вывоза нет! – отверг игумен. – Потому и дешев хлеб! А серебро у нас! Не будь князь Семен другом Джанибека, давно бы и великий стол перекупили у Москвы!

Умирающий вновь усмехнул краем бледных, потерявших краску губ. Чуду подобно! Он, князь, мыслит ныне, как инок, а инок сейчас говорит, стойно купцу. Быть может, владыка Алексий и прав! Соборно! Вкупе! Всякая тварь… братия во Христе… Но почему Москва?!

Когда Константин по осени подписал соглашение с Иваном Иванычем Московским, дети встретили его хмурые. Борис не сдержался:

– Отец, зачем ты заключил ряд с Иваном!

…Затем, чтобы снять с вас груз этой ненужной уже, как видится теперь, полувековой при…

Дионисий подымается. Молча величественно благословляет князя.

Стеснясь в дверях, входят сыновья. Кучей, все трое. Темноволосый, внимательноликий Андрей, сын гречанки (он более всех понимает сейчас своего отца). Высокий Дмитрий, очень похожий на родителя, такой же сухопарый и широкоплечий, и только во взоре проглядывает ограниченная надменность.

«Упрям ты, сын! – думает Константин. – И в этом грядущая беда и поражение твое!»

Младший, Борис, ростом ниже брата и шире, и зраком яростен. Этот, быть может, и достигнет своего, но какой ценою! Андрей бездетен, престол перейдет к Дмитрию. Не разодрались бы сыновья над его могилой!

Константин Василич плохо слушает детей. Его взгляд вновь устремлен на иконостасный ряд, занявший почти всю стену покоя. Там – собор праведников у престола Богородицы. Там – всякое дыхание славит Господа. Там – надмирный покой и торжество, пурпур ранней зари и золото, священные цвета Византии, согласные хоры праведных душ и ангелов… А здесь – свары, дележ добра и наследств! Он чует, слышит, он уже почти там, за гранью, а они, дети, не понимают, их слух замкнут скорбью земли.

– В конце концов, я не подписывал ряда за вас! – говорит он с досадливою отдышкой. – В вашей воле поиначить судьбу! Вот ваши отчины! Вот то, что я