Норвиль тащил наволочку, набитую остатками съестных припасов. Черный дым за их спинами столбом поднимался вверх, к ночи на месте дома осталось лишь тлеющее пепелище.

Темные недра

Саламандра, жгись, Ундина, вейся, Сильф, рассейся, Кобольд, трудись! И. В. Гёте. Фауст

Преподобный Джебидайя Мерсер унюхал негодяев прежде, чем те появились. Они выпрыгнули из кустарника по обеим сторонам дороги. Всего четверо. Один с револьвером, другой с дробовиком и пара со старательским инструментом, киркой да лопатой.

Рука быстро метнулась под полу сюртука, выхватывая кольт 36-го калибра военно-морского образца. Прежде чем приятель с дробовиком успел прицелиться, Преподобный всадил ему пулю точно между глаз, выпустив из затылка фонтан крови и мозгов, как поток рвоты с ягодами клубники.

Пущенная из револьвера пуля взвизгнула возле уха Преподобного. Свесившись с седла, он выстрелил дважды, так, чтобы пули пошли вразброс. Первая угодила стрелку в пах, вторая ровно в центр груди — отметиной смертельной простуды.

Теперь подоспели двое оставшихся. В такт взмаху лопаты Мерсер кубарем слетел с коня. Прокатившись по земле, он подхватился ровно так, чтобы заметить несущегося на него человека с киркой. Выстрел разнес врагу колено, тот завопил и полетел в кусты, потеряв шляпу, и завертелся там, как змея с отрубленной головой.

Последний из нападавших бросил лопату, запрыгнул на коня Преподобного, загнал ноги в стремена и пустился наутек. Джебидайя встал, уложил ствол на запястье левой руки и выстрелил, угодив наезднику в поясницу. Тот даже не дернулся — просто выпустил вожжи и упал. С маху грохнулся о землю и остался лежать на спине.

Осталось проведать негодяя с простреленным коленом. Он катался по земле и орал что есть мочи. — Колено мне отстрелил, — проскулил мужик.

— Так и есть, — сказал Джебидайя и нацелил револьвер в голову.

— Я сдаюсь, — сказал бродяга.

— Да, но гнев мой еще не остыл.

С этими словами Джебидайя пустил ему пулю в рот.

Пять пуль, посчитал он про себя. Огляделся, задержавшись на владельце револьвера. Тот был готов, как и другой, с дробовиком, в чьих широко раскрытых глазах отражалось солнце. Джебидайя направился к последней жертве. Лежа на спине, незадачливый владелец лопаты застонал, когда на него упала тень, и взглянул на проповедника.

— Я своих сраных ног не чую, — признался он.

— Это оттого, что я перебил тебе хребет, и скоро ты отправишься в ад. Вам, парни, следовало подыскать другое занятие. Грабить путников у вас получается хуже, чем вы, похоже, возомнили.

— Мы рудокопы.

— То, что вы затеяли со мной, на добычу руды не похоже.

— В шахтах завелись гоблины.

— Гоблины?

— Бога ради, помоги мне.

— Помогу тебе покинуть этот мир, — пообещал Преподобный. — Рассказывай про гоблинов.

— Ни хрена не скажу.

— Как хочешь. Но замечу, мысль о том, чтобы искать коня, не слишком меня радует. Могу оставить тебя истекать кровью — и пусть солнце докончит дело. С такой раной жизнь утекает по капле. Больно, может, не будет, но шевелиться не сможешь, а ближе к ночи вылезут койоты и волки. Доживешь до утра, слетятся грифы и вороны, прочие стервятники. Ну и муравьи. Тебе даже рукой не двинуть, чтобы хоть глаза прочистить. Признаться, такой дороги на тот свет я никому не пожелал бы.

Умирающий не сводил глаз с Преподобного. Он не мог шевельнуться, только голова, глаза и рот еще подчинялись.

— Пахнет странно, — прошептал он. — А вокруг какие-то тени.

— Это тени из ада, друг мой. Поджидают на той стороне и норовят сцапать тебя, прежде чем ты будешь готов. А запах оттого, что ты наложил в штаны.

— Из ада? Адские, мать их, тени?

— Вот именно. Ну а ты мало похож на паренька из воскресной школы. Будучи проповедником, я могу судить о том, какая участь ждет грешника. Такой у меня дар.

— Проповедник? Это ты — проповедник?

— Так и есть.

— Бог не одобрил бы то, что ты творишь.

— Ты не знаком с Богом так хорошо, как я. В некоторых случаях он на удивление снисходителен. — Помолись за меня, преподобный.

— Так что там про гоблинов?

— Если расскажу, пособишь мне отмучиться?

— Не исключено.

— В шахтах они, там, дальше. Глубоко внизу. Выжили почти всех, мать их. Может, пара дурней еще роют, прочие свалили. Будь у нас что жрать, не подались бы на такой промысел.

Губы Преподобного сжались:

— Это проясняет дело.

— Уж как есть. Что-то совсем потемнело. Едва тебя вижу.

— И все же ты еще долго протянешь. Тени уйдут и вернутся. И многое может случиться, пока они не утащат тебя в ад.