Шрифт:
Закладка:
Все сенаторы. Нет! нет!
Абеллино. Неужели можно нарушить обещание, данное торжественно при всех! Итак, Абеллино, сдержавший свое слово, обманулся, почитая вас людьми честными! Еще раз спрашиваю, дож, — произнес он грозно, — собираетесь ли вы исполнить свое обещание?
Гритти (повелительно). Отдай свое оружие!
Абеллино. Значит, вы хотите лишить меня заслуженной награды? Значит, я ничего не получу за то, что предал в ваши руки Абеллино?
Гритти. Не разбойнику Абеллино, а храброму Флодоардо обещал я руку моей племянницы. Пусть он придет ее требовать — я сдержу свое слово; но убийца никогда не получит руки Розамунды. Повторяю тебе: отдай оружие!
Абеллино (со свирепой улыбкой). «Убийца», говоришь ты? Убийства мои не могут быть причиной твоего отказа! Я сумею в них оправдаться.
Гримальди (дожу). Какая ложь!
Абеллино. Кардинал, мы с вами знакомы — я выполнял все ваши требования! Просите за меня Андреа!
Кардинал. Несчастный! Не проси моей помощи! Мне не за что помогать тебе. Ваша светлость, не мешкайте, прикажите стражам взять его!
Абеллино. Итак, Абеллино должен лишиться всякой надежды! Никто не хочет заступиться за него? (Он остановился.) Довольно! Судьба моя решена, впустите стражей!
Розамунда (бросаясь к ногам дожа). Дядюшка, простите его!
Абеллино (радостно). Ангел кротости просит за Абеллино в эту минуту!
Розамунда (обнимая колени Андреа). Простите его! Он виновен, но предоставьте небу наказать его! Он виновен, но Розамунда все еще его любит.
Гритти (отталкивая ее с возмущением). Прочь, недостойная!
Абеллино с восторгом смотрел на Розамунду, и слезы лились из глаз его. Она схватила руку Андреа и покрыла поцелуями.
— Если вы не хотите сжалиться над ним, — вскричала она, — то сжальтесь надо мною! Смертный приговор ему окончит дни мои. Не за него, за себя я молю вас простить Абеллино. Не отвергайте моей просьбы!
Гритти (в гневе). Абеллино должен умереть!
Абеллино. Жестокий! Ты никогда не любил Розамунду. Теперь она уже не принадлежит тебе. Она — моя!
Он поднял и поцеловал ее.
— Да, Розамунда! Ты — моя. Даже смерть не разлучит нас. Я получил от тебя доказательство твоей любви, и я счастлив! Пусть судьба гонит меня теперь — удары ее для меня ничто.
Он отдал девушку в объятия Идуэллы и, став на середину залы, возгласил:
— Венецианцы! Вы решились предать меня всей строгости закона. Мне уже нельзя надеяться на прощение! Жизнь моя скоро кончится — но сперва нужно кое-что объявить вам! Вы видите во мне убийцу Конари, Дондоли, Сильвио. Хотите ли знать, кто подкупил меня убить их?
Он свистнул. Двери растворились; вбежала стража и схватила всех главарей заговора.
— Вы знаете свой долг, — сказал Абеллино стражам, — отвечаете жизнью за ваших пленников. Венецианцы! Взгляните на этих подлецов: им должны вы отплатить за смерть лучших ваших граждан! Я обвиняю в убийствах их — и даже самого кардинала.
Обвиненные были в смятении. Ни один не смел возразить Абеллино, а молчание свидетельствовало об их вине.
Сенаторы с удивлением воззрились друг на друга.
— Клевета! — вымолвил наконец кардинал. — Этот прохвост, не надеясь на помилование, хочет сделать нас соучастниками своих преступлений!
Контарино (ободрившись). Он превзошел всех злодеев, живя на свете, и хочет превзойти их, покидая его!
Абеллино (гордо). Ни слова больше! Оправдания напрасны! Я знаю все ваши планы! И в эту самую минуту по моему приказанию останавливают всех, у кого повязаны на руке белые ленты. Не в нынешнюю ли ночь хотели вы ниспровергнуть Республику?
Гритти (с удивлением). Абеллино, что это значит?
Абеллино. Так, мелочь! Я раскрыл заговор против Венеции и против дожа. Убийца Абеллино, которого Андреа посылает на смертную казнь, спас ему жизнь!
Витальба (пленникам). И вы молчите, когда вас обвиняют в таком страшном преступлении?
Абеллино. Им больше ничего не остается, оправдываться бесполезно! Всех их сообщников уже переловили и заперли в тюрьму. Спросите их, они подтвердят мои слова. Я требовал, чтобы была поставлена стража у дверей залы, не для того, чтобы поймать разбойника Абеллино, а чтобы схватить сих преобразователей правления! Теперь, венецианцы, судите мои поступки! Подвергая свою жизнь опасности, я уберег отечество от грозившей ему гибели. Переодетый разбойником, я сумел проникнуть в гнездо этих злодеев и, чтобы спасти вас, пошел на все. Когда вы покоились в объятиях сна — я пекся о вашей безопасности; мне обязана Венеция своим спасением и жизнью своих граждан. Неужели я не буду вознагражден? Побуждала меня надежда получить Розамунду, и что ж — вы не отдадите ее мне? Абеллино обязаны вы жизнью ваших жен и детей — а сами посылаете его на эшафот!
Прочтите этот список — и вы узнаете, сколько граждан умерщвлено было бы нынешней ночью. Разве не видите вы мук совести на лицах этих злодеев? Пусть собственное их признание сейчас докажет вам истину моих слов.
Он обратился к заговорщикам:
— Тот, кто первым признается в своих преступлениях, будет прощен — слово Абеллино свято!
Заговорщики молчали — но внезапно Меммо бросился к ногам дожа.
— Венецианцы! — вскричал он. — Абеллино сказал правду!
— Меммо лжет! — завопили все заговорщики.
— Молчите! — сурово произнес Абеллино. — Если вы не признаетесь, то ваши жертвы сами подтвердят мое обвинение. Явитесь, несчастливцы! Явитесь! Уже время вам выйти из гробов ваших!
Он снова свистнул. Двери распахнулись — и Конари, Дондоли и Сильвио, друзья дожа, о смерти которых было пролито столько слез, вступили в залу.
— Нас обманули! — прорычал с яростью Контарино и вонзил себе в грудь кинжал.
Слезы радости текли по лицам Андреа Гритти и друзей его. Он не надеялся увидеть их на этом свете и благословлял небо, которое продлило ему наслаждение их присутствием. Все взирали на трогательную встречу, и никто не заметил, как заговорщиков вывели из залы, а тело Контарино вынесли вон; никто, кроме Идуэллы, не видел, как Розамунда бросилась в объятия Абеллино и судорожно произнесла:
— Ты не убийца!
Всех переполняла радость. «Слава спасителю Венеции!» — восклицали зрители. Имя Абеллино то и дело раздавалось в зале, все превозносили его. Абеллино, пятью минутами раньше осужденного на смертную казнь, называли теперь ангелом-хранителем Республики. С удовольствием смотрел он на спасенных им; но
