сделал все, что было в его силах. Он отказался от дальнейших попыток найти выход и стал думать о последствиях, которые может повлечь за собой эта жертва, для Галаада и всего Израиля. А вдруг страшная клятва обернется благом? Может быть, судьба человека, которого Ягве возвысил до великой победы лишь для того, чтобы страшнее низвергнуть, заставит сынов Ефрема задуматься? Может быть, оскорбленные ефремляне успокоятся, если отмщение Бог возьмет на себя? Авиям увидел в этом путь к миру и согласию.

В Авияме-политике вновь проснулся священник. Ему захотелось утешить заблудшего и несчастного.

– Когда Ягве требует в жертву одного из своих детей, – объявил он Иеффаю, – он хочет, чтобы его избранник как следует подготовился к свиданию с ним. Дай дочери несколько недель сроку, чтобы она могла удалиться в горы и там вместе с подругами оплакать свою участь и возблагодарить Господа за нее.

Иеффай не ожидал такого поворота в мыслях и растерялся.

– Иаала – дочь своего отца, – ответил он. – Она готова, и ей не нужна отсрочка. – Но в душе он был рад оттянуть этот день.

6

Когда Иеффай предложил дочери удалиться на какое-то время в горы, чтобы там в одиночестве очиститься душой и приготовиться к предстоящему, она огорчилась.

– Но мой отец ведь не думает, что я колеблюсь, – сказала она. – Я не испугаюсь и не стану противиться. Душа моя полна радостного смирения перед Ягве. Мне не нужен долгий срок, чтобы ее приготовить. – Но по его лицу она поняла, что отец этого хочет, а он в ее глазах был един с Ягве, и его желание было волей Ягве. Она не стала спорить с отцом. Но мысленно постаралась его понять. В песнях вавилонян говорилось, что к Господу, как и к царю, проситель должен являться, лишь очистившись и возвысившись духом. И она склонилась перед волей отца, сказав: «Слушаю и повинуюсь». Только попросила сократить ей срок пребывания в горах; она решила, что проведет там дважды по семь дней.

Когда Кетура услышала, что Иаала получила отсрочку, надежда вновь затеплилась в ней. Как только дочь окажется в горах, вдали от отца, Кетура возьмет ее за руку, и они убегут. Укроются в диком краю на севере или в одном из кочевий Аммона, а там уж Милхом и Ваал поддержат их, покуда Иеффай не прозреет.

Но Иаала не захотела, чтобы в горы ее сопровождал еще кто-либо, кроме подруг, даже мать. Иаала казалась приветливой и спокойной, но душа ее парила где-то высоко-высоко и была недоступна близким. Кетуре никак не удавалось поговорить с дочерью откровенно. Казалось, Иаалу не страшит то ужасное, что надвигалось на нее с каждым прожитым днем; видимо, девочка просто не понимает, что ей грозит. Кетура чувствовала себя бесконечно одинокой: муж и дочь были слепы, она одна была зрячей. Она горестно взывала к Милхому, моля своего бога образумить дочь и спасти.

Емин заметил, что Иаала все больше и больше отдаляется от него. Что-то встало между ним и ею, но что, он не мог понять. А когда наконец узнал, впал в неистовое отчаяние. Он и раньше смутно догадывался, что Иаалу пугает близость с мужчиной, и подавлял в себе желания плоти. Он не мог примириться с тем, что Иаала достанется этому ненасытному Ягве.

И Иеффай, всегда служивший ему образцом мужчины и героя, тоже пал в его глазах. Емин верил, что Иеффай сам на одну треть бог, что он достаточно могуществен и не нуждается в помощи другого бога. А оказалось, что Иеффай – просто главарь банды разбойников и ради своей победы продал Ягве собственную дочь. Да и самого Ягве, подло воспользовавшегося тяжким положением своих приверженцев, разве можно считать истинным богом войны и огня? Емин раскаивался, что променял своего Ваала на бога, который вел себя как торговец из Дамаска или Вавилона. И чужая кожа, натянутая им на себя, кожа Емина, слезла с него, он вновь стал Мериваалом, вольным сыном лесов и степей, каким был раньше. И мысли его облекались уже не в еврейские слова и обороты речи, а в родные, угаритские.

Иеффай пригласил его к себе. Напряженные, скованные, стояли они друг перед другом. Вновь увидев это знакомое до мельчайших черточек, обожаемое лицо, Емин не мог подавить в себе чувство, похожее на прежнее преклонение, но теперь к нему примешивалась почтительная жалость. А Иеффай вглядывался в лицо Емина, проверяя, можно ли доверить юному другу самое заветное свое желание.

Наконец он заговорил:

– Я хочу, чтобы Иаалу с подругами охранял вооруженный отряд и чтобы возглавил его человек абсолютно надежный. Я выбрал тебя. Задача не будет трудной. Ягве, которому отныне принадлежит моя дочь, постарается ее защитить, а вступить в борьбу с Ягве, – закончил он медленно, обдумывая каждое слово, – отважится лишь очень смелый, безумно смелый человек.

Емин впился взглядом в лицо Иеффая. Когда в лагере на холме Цафон Иеффай спросил: «Кто снимет с меня это бремя?» – Емин понял, что тот имеет в виду. Понял ли он на этот раз? Неужто хочет, чтобы Емин силой вырвал дочь у Бога?

А Иеффай, как-то странно улыбнувшись, продолжал:

– Когда-то я был готов не колеблясь вступить в бой с любым богом. Однако Ягве я многим обязан, он оказал мне великую услугу, и я не могу взять обратно вырвавшиеся у меня слова.

Значит, дело вовсе не в том, что Иеффай предложил Ягве сделку. Наоборот, этот Ягве сам навязал ему свою помощь и вложил ему в уста слова обета. Емин вновь был преданным другом этого человека с властным львиным лицом. И медленно, как и тот, взвешивая каждое слово, он ответил:

– Я ничем не обязан Ягве.

Иеффай подошел к нему вплотную и сказал:

– Ты еще не так давно служишь Ягве. Емин, друг мой, не принимай скорых, смертельно опасных решений. Пойми: кто