Шрифт:
Закладка:
– Да вы уж присядьте, не чинитесь! Ежели не так что, не обессудьте, чем богаты… Вот у меня тут мадера испанская оставалась, прянички тульские, улицами да медведями выпеченные… От и ёжик один нашёлся! Кому ёжика пряничного, сахарного, медового, незачерствелого?! А не хотите мадеры, так я прикажу ещё какого винца…
Мы трое обменялись непонимающими взглядами: явление такого суетливо-заботливо-хлебосольного Гороха было событием паранормальным. Это понял даже Митька, осторожненько подавший голос:
– Случилось чего, надёжа государь?
– С четой-то вдруг?! – визгливо хихикнул царь, едва не роняя на пол гору липких печатных пряников.
– Ведёте себя так, словно на охоте берёзу лбом свалили, – корректно пояснил я и, взяв государя за плечи, препроводил его на скамью. Мои сотруднички резво подвинулись, освобождая место.
Горох переводил беспомощный взгляд с меня на бабку, на Митьку, опять на меня, потом его губы задрожали, руки опустились, и злосчастные пряники дробно раскатились по полу.
– Хана мне…
– Чувствуется, но шутки в сторону. Если вы пригласили сюда всю опергруппу, следовательно, дело невероятно серьёзное. Возьмите себя в руки и как можно подробнее расскажите, что же всё-таки произошло.
– Злата Збышковская из Крякова преставилась.
Теперь уж охнули все мы: я, Яга и Митька. Государь покосился на нас, траурно кивнул и перекрестился.
– Как… это произошло?
– Не ведаю… но я… не я это…
– Не понял? – От удивления у меня едва не пропал голос. – Что значит не ведаете?! И что значит не вы?!!
– Никитушка, окстись! Не мог же царь-батюшка сам на свою невесту до смотрин руку поднять, – вступилась бабуля и осеклась. – Хотя… кто ж вас, мужиков, разберёт? Ты ить, батенька, у нас во гневе горяч, может, и в самом деле того… а там уж и…
У царя отвисла челюсть, а Митя, пользуясь общим замешательством, тут же угостил всех очередной печальной историей из цикла деревенских страшилок.
– Как щас помню, у соседа нашего дочка была молоденькая, Монькой звали. Уж на что любила сказки слушать – страсть… А за деревенькой нашей цыганский табор кажным летом останавливался. Так, знамо дело, где цыгане, там и песни, и пляски, и сказок волшебственных полны кибитки! Вот Монька одного цыгана всем сердцем и заслушалася… А он-то, старый пень, на вид страшней самого чёрта – больной, хромой, да ещё и чёрен, аки мавр африканский! Но уж до того складно истории чудесные про свои несчастья складывал, что любо-дорого послушать… Вот и пошла промеж ними разлюбезная любовь – не скроешь, не спрячешь, в сундук не сунешь, а и на люди выйти тоже боязно, как есть куры засмеют… Мы уж, деревенские, собирались под энто дело пойтить цыганам морды набекрень воротить, да тут и без нас трагедия нарисовалась… Был в ихнем таборе поганый конокрадишко, Яшка Свищ! Так вот и он положил глаз свой чёрный на нашу Монюшку… Упёр он у ей платочек розовый, да и…
– Старого цыгана звали Отелло?
– Не-а… Отька его звали, а прозвище Черномазый! – охотно откликнулся Митяй, в его глазах я был самым внимательным слушателем, раз задавал вопросы.
– Дальше можешь не продолжать, как я понимаю, данное криминальное повествование тоже было безбожно уворовано у вас злокозненным плагиатором Шекспиром?
– Ну пусть доскажет, Никитушка, – жалобно попросила Яга, – уж больно за сердце берёт история энта печальственная… Интересно же!
– Ничего интересного, Отелло из ревности задушил Дездемону, потом покончил самоубийством, а подлого Яго, кажется, казнили. Если вопросов больше нет, давайте отвлечёмся и вернёмся-таки к нашим прямым обязанностям, – сурово предложил я. – Как понимаю, у нас тут в тереме свеженький труп?
– Какой труп? – поднял испуганно глаза Горох.
– Как это какой?! Польской принцессы, гражданки Златы Збышковской из Крякова, – напомнил я.
Государь встал, почесал в затылке и, грозно уперев руки в бока, возвысил голос:
– Ты это чего несёшь, участковый?! Ты тут говори, да не заговаривайся! С какого рожна тебе в башку стукнуло, будто померла она?!!
– Да вы же сами сказали! Только что! – На мгновение мне показалось, что у царя провалы в памяти или же он от горя чуточку спятил. Судя по лицам Яги и Митьки, они вполне разделяли моё мнение.
– Ах вот ты о чём… – облегчённо улыбнулся Горох. – Дак не померла она, я ж тебе русским языком говорю – преставилась! Понял, нет?
Скорее всего, я ничего не понял. Пришлось требовать дополнительных объяснений, снисходя до умственного уровня работников милиции…
Митьку оставили на лавочке сторожить вход; там, конечно, стрельцы охраняют, но… бережёного бог бережёт. Мы с Бабой Ягой, плечом к плечу, стояли в той самой маленькой спаленке государя, где на широкой кровати лежала бледная как смерть уроженка свободолюбивой Польши. Одного взгляда на девушку было достаточно для того, чтобы понять – на этом свете она более не жилец. Но и не труп, как ни парадоксально… Перед нами лежала изящная блондинка в европейском платье с глубоким декольте и открытыми плечами. Лицо белое, с синеватыми веками…
– Дыхание слабёхонькое, рученьки холодные, реснички чуть дрожат, – неторопливо констатировала Яга, бочком перемещаясь от изголовья к ногам, – коленоньки судорогой не сведённые, пятки мягонькие, мизинцы гнутся…
– Гнутся?! – с самым глубокомысленным видом переспросил я, методично ведя запись.
– Гнутся, – весомо подтвердила бабка, укоризненно оборачиваясь к маячившему в дверях Гороху. Тот страшно покраснел, истово перекрестился и, неизвестно от чего отказываясь, отрицательно помотал головой.
– Ваше резюме, бабушка?
– Где?! – охнула Яга, краснея не хуже Гороха и быстренько проверяя, не расстегнулась ли какая пуговка.
– Э-э… ваше мнение о случившемся как специалиста? – изысканно выкрутился я.
– Ах вон ты о чём… – Бабуля бодро вскинула крючковатый нос и, победно глянув на царя, продолжила:
