пошел на безумную авантюру. Необыкновенная наружность джемшидки, гипнотический, обжигающий ее взгляд, бархатный грудной голос, нежные тонкие руки, обнажившиеся из-под длинных рукавов. Случилось удивительное тогда в ханской юрте. Холодный, расчетливый ингриз поддался чарам прелестной дикарки. Он возымел внезапные, самые фантастические планы, он горел весь, он забыл, где он, что он. Он не знал, что он не первый из тех, кого джемшидка одним взглядом подавляла, сокрушала, превращала в покорного раба. Он не знал, что никто не мог противиться ее обаянию. И не то чтобы девушка вызывала какие-то приступы страсти в тех, кто ее видел, не то чтобы мужчины сразу жаждали обладать ею. Тут все обстояло гораздо сложнее.

Каждый, увидевший девушку, каждый, испытавший силу и очарование ее взгляда, мгновенно становился ее рабом и рыцарем. Так было в родном племени, так было в иезуитском колледже, где преподаватели теряли голову и терялись перед своей тогда еще совсем юной ученицей. Так было и тогда, когда ее похитили во время аламана. Калтаманы и бардефуруши, встретившись глазами с ее взглядом, сразу же забывали все на свете и превращались из разбойников, работорговцев, насильников-торгашей в покорнейших, почтительнейших слуг, оберегавших неприкосновенность девушки, готовых выполнить малейшую ее прихоть. Так случилось, когда со всем возможным комфортом ее доставили как чудо красоты, как розу Востока, звезду вечернего неба ко двору Овез Хана. Пораженный, ошеломленный, подавленный, этот свирепый, жестокий вождь, считавший насилие единственной формой любви, вдруг забыл все и превратился в робкого поклонника девушки, девчонки из какого-то ничтожного племени, о котором он ничего не знал, кроме того, что оно малочисленное и нищее. И Овез Хан, во изменение всех своих привычек, вопреки всем своим, поистине зверским инстинктам, не кинулся на свою жертву в первый же день, когда она появилась у него, не овладел ею силой, а ежедневно испрашивал позволения навестить ее, бросить к ее подолу свое могущество и богатство и, как робкий влюбленный, подносил ей розы. Он поразил приближенных, вызвал недоумение, и все были уверены, что долго это не продлится и судьба девушки решена.

Использование, эксплуатация самых сокровенных человеческих чувств, душевных движений в своих целях — что можно придумать неблагороднее, грязнее!

Но такие соображения ничуть не волновали господина британского консула Хамбера. Перед ним стояла задача: еще больше, как можно больше настроить кочевников против Советов, спровоцировать под любым предлогом налет, вернее, даже вторжение вооруженных групп калтаманов в глубь советской территории, в районы Казанджика и Красноводска.

Хороши любые средства. В огонь подливают масло по капельке.

Время идет, а массы туго поддаются призывам браться за оружие, отправляться в поход. Надо подогреть ярость.

Шагаретт выдана за Овез Хана силой. Прекрасная, свободолюбивая, гордая девушка преисполнена самых мстительных чувств. Остается подтолкнуть ее.

А далее, если расчеты оправдаются и трагедия совершится, остается найти для всеобщего сведения подходящую мотивировку. Она напрашивается. На Овез Хана совершено покушение женщиной, приехавшей из Советского Союза. Хамбер всерьез полагал, что это вызовет ярость фанатически настроенных масс.

А в том, что Шагаретт ослеплена ненавистью к насильнику хану, он не сомневался. В гареме хана у него были свои люди.

Шагаретт вне себя. Она день и ночь твердит одно:

Хлынул поток на жилище моей души.

Цветы моего тела пламя пожрало!

«Девчонка в бешенстве… Она не остановится ни перед чем», — говорил он себе.

В осуществлении замыслов Хамбера ему помогало его положение тайного хозяина Хорасана. Он был всесилен. Знавшая о нем со времен учения в колледже и понятия не имевшая о его роли в продаже ее в рабство, Шагаретт рассчитывала на его заступничество. Она верила в его власть, его могущество и… порядочность. Он принял участие в ее судьбе. Он, как ей рассказывали, пытался якобы помешать ее свадьбе. Он, наконец, обещает ей помочь вырваться на свободу.

Откуда ей было знать, что он плетет интриги, жертвой которых будет она — Шагаретт, что он избрал самый постыдный, самый безжалостный путь.

Бессовестно давать сахар больному,

когда полезно ему горькое лекарство.

Фигурально выражаясь, господин консул вложил в руку мстительницы нож.

Будет убран строптивый хан. И в то же время гибель его позволит Хамберу выполнить тот самый план, которому мешал своим бездействием и упрямством этот самый хан.

Что произошло у порога эндеруна, что шептал взволнованный, растерянный Хамбер по сию сторону занавески, что случилось в ту ночь, джемшидка никогда не рассказывала даже самым близким. Глаза у нее делались черными, невидящими, пальцы рук сплетались судорожно, до боли, все тело конвульсивно содрогалось и губы едва шевелились: «Не надо!»

Не распространялся об этой истории и сам Хамбер. Известен был только смысл его слов, которые он поспешно шептал своей предположительной слушательнице во тьме: хан завтра уходит в поход, хан объявил о решении взойти на ложе невольницы сегодня ночью. И что он делает с непокорными, ты знаешь, единственный выход и спасение — удар ножом. Тебя будут ждать, тебя спасут. Может быть, слова были другие, может быть, ингриз хотел изобразить впоследствии все свое поведение как проявление рыцарственности, может быть, он хотел выпятить свое бескорыстие, свое благородство! Он ничего, конечно, не говорил о том, как необходимо было убрать немедленно, сейчас же, беспокойного, неудобного, вздорного Овез Хана — любыми средствами, любой ценой.

Он говорил лишь о неземной красоте девушки-дикарки, об этом поразительном цветке, взращенном пустыней, о мистической силе ее огненного взгляда, о порожденном им любовном огне в груди и о возникшем в нем рыцарском чувстве, толкнувшем его на безумие, приличное безусым юнцам. И он ни единым словом не обмолвился, когда все произошло и когда мертвая сонная тишина становища иомудов мгновенно прорвалась жутким ревом голосов, выстрелов, ржанием коней, и он сам, достоуважаемый консул, и его спутники — «попечитель государства» и «обозреватель чудес» — не только не оказались рядом с той самой таинственной занавеской, не только не протянули руки спасения новоявленной Юдифи, которую они толкнули на ужасный поступок, убийство Олоферна — Овез Хана. Они мчались на автомобилях прочь от Гюмиштепе к чуть высвеченным робким рассветом горам в сопровождении вооруженного до зубов эскорта. Да, рыцарь ингриз без страха и упрека, а на самом деле «отец хитрости», провозглашавший честность и благородство принципом своего поведения, оставил на гибель и растерзание слабую, беспомощную девушку.

В официальном же письме он записал:

«Хан иомудов Овез Хан убит проникшей в Гюмиштепе при невыясненных обстоятельствах с советской территории женщиной. Убийца вывезена при столь