что никто не хочет их финансировать. Если это говорим не мы, говорят другие, вроде нас. То есть у нас предчувствие апокалипсиса, заставляющее нас ездить на по возможности большее число фестивалей и презентовать по возможности большее количество книг, пока не кончилось все.

На самом деле мы представляем себе идеальную жизнь, состоящую из череды фестивалей от первого января до тридцать первого декабря. Фестиваль за фестивалем, без перерывов. Поезда и самолеты, волонтеры, которые встречают нас с табличкой, обеспечивают талонами на питание, дают в гостинице двухместный номер на одного, с завтраком. Нам, которые представляют самих себя, которые безостановочно говорят о себе или между собой о других. Без платы, да и зачем нам она, когда у нас ни в чем не будет нужды.

Мы получим тысячу пропусков и заживем беззаботной жизнью без расходов и без заработков. Мы будем все время вместе, одни потом умрут, другие дебютируют, мы помянем усопших, и на смену им (свято место пустым не бывает) придут другие.

Единственная проблема в том, что при такой жизни через пару лет ни у кого не будет ни времени, ни желания писать, так что нам нечего будет презентовать. Но мы бы справились, мы могли бы говорить об усопших, о классиках, о жизни (незнакомой нам, но какое это имеет значение?), о годовщинах.

Нужно время, но так и будет. Это наша конечная цель.

* * *

Когда тебе рассказывают такие сны: я был дома, но это был не мой дом, это был дом моей сестры, которая живет в Канаде, но она была в Риме, однако я не был таким, как теперь, а был ребенком, но у меня были часы моего отца, которые, хотя я и знаю, что они были отцовские, в ту минуту я думал, что их хозяйка – Розанна, соседка по дому в то время, когда я жил еще в том доме, а потом я пошел в кухню, но это была кухня ресторана Боттуры, то есть самого Боттуры не было, и я никогда не был в его ресторане, но во сне я знал, что моя кухня была кухней Боттуры, и я громко звал его, но слышал, как кто-то спускается по лестнице и никак не спустится, и я понимал, что тот, кого я скоро увижу, не будет ни Боттурой, ни моим отцом, ни моей сестрой, а кем-то, кого я не хотел видеть… и тут я проснулся.

И ты из вежливости спрашиваешь: «Интересно, что бы мог означать этот сон?»

Нужно отвезти детей на празднование Хэллоуина и остаться там, поговорить с другими родителями, а дети в это время орут, стараясь нагнать страх на нас. Мы должны притворяться, что испугались, но иногда и правда боимся.

Некоторые говорят, пробуя что-то сладкое, что оно слишком сладкое. Но, по-моему, понятия «слишком сладкое» не существует: если тебе нравится что-то сладкое, почему более сладкое не должно нравиться тебе больше, а если еще слаще – еще больше?

Всегда забываю, такси свободно, когда в кабине горит или не горит свет?

Упорное нежелание мороженщиков положить в лоток разное количество разных вкусов. Ты говоришь прямо, даже настойчиво, потому как знаешь об этой проблеме мороженщиков, и они отвечают тебе: «Да, конечно». Но тебе этого мало: ты просишь больше орехового и меньше ванильного, объясняешь причину своего выбора, рассказываешь смешные истории, в том числе и личного свойства, пока тебе наполняют лоток, останавливаешь их, просишь повторить…

Но ничего не выходит: это сильнее их, в итоге они должны положить одинаковое количество каждого вкуса.

Когда я рад тому, что родился мужчиной, так это когда я иду в общественный туалет в аэропорту или на выставке и вижу длинную очередь женщин у женского туалета, между тем как у мужского нет никого.

Не умею развязывать узлы. А если мне это удается, то потратив столько времени, что необходимости в этом уже нет.

Не умею пить маленькими глотками.

Когда объясняешь своим детям, что такое телефонные кабины, как они были устроены, как платили за звонки (сначала жетонами, потом телефонной картой за десять тысяч лир), и когда видишь в их взгляде то же любопытство, какое было, когда рассказывали о гидросамолетах или об азбуке Морзе, то понимаешь, что это является верным признаком старости.

Ты можешь делать обновления айфона быстрее, чем твоя дочь, можешь советовать ей сериалы на Netflix, которые она еще не смотрела, зная, что через несколько дней она будет восторженно говорить тебе о них, но в любом случае ты уже был, когда были тамагочи, видеокассеты, пейджеры, карамельки «Фрутелла», шоколадные батончики «Марс», «Камиллино» – две пластины печенья и посередине исключительно ванильное мороженое, а теперь всё сэндвич-мороженое (всё! я знаю, о чем говорю) делают двух разных вкусов, и непременно с шоколадом, и ты понимаешь, что не должен ворчать из-за этого, чтобы не прослыть реакционером.

Почему капсулы антибиотика двухцветны, если нужно глотать их целиком?

Если что-то и бесит в туалете, так это открытый журнал рядом с унитазом. Здесь уже несколько дней лежит один (по-моему, Oggi или что-то в этом роде – не знаю, потому что не беру его, смотрю и баста). Он открыт на странице интервью с Симоной Вентури, и уже несколько дней, когда я хожу по-маленькому, против воли бросаю на него взгляд и уже знаю это интервью наизусть, глаза бы мои его не видели. Но не могу взять и убрать этот журнал или хотя бы перевернуть страницу.

Когда звонит домашний телефон, а ты забыл, что он у тебя есть.

К тому же ты знаешь, кто звонит, потому что осталось максимум два человека, которые знают этот номер, и оба немолоды. Ах нет, один, кажется, умер, значит, это другой из них.

Когда хочешь расплатиться кредитной картой, многие продавцы чувствуют себя оскорбленными, думая, что они тебе чем-то не угодили, что ты назло им делаешь это.

Я рад, что исчезнут алкалиновые батарейки, потому что мы не будем больше переживать трагическую минуту, когда дети с горящими глазами, получив в подарок радиоуправляемую «феррари», с нетерпением ждут, чтобы ее вынули из коробки и собрали, а когда все готово, слышат от родителей: «А батарейки, где же батарейки? Может, они остались в коробке?»

Нет, их нет.

Их не положили и написали об этом мелкими буквами на коробке. Ты должен пойти и купить их. Но сегодня Рождество, вечер, воскресенье, метель, вы в загородном доме, прекрасном тем, что он удален от