Он уже докурил и собрался уходить, как Зина его окликнула:

— Слышь, добряк Ваня, боящийся лису.

— Ли́са, — поправил ее молодой человек.

— Ой, да, — улыбнулась Зина. Этот повар нравился ей все больше. — Большого, злого, рыжего лиса. Я твоя должница.

— Надеюсь, не понадобишься, — ответил Ваня и скрылся в дверях.

— Это мы еще посмотрим, — пробормотала Зина, отодвигая доску в заборе.

Но лишь перешагнув на другую сторону, она моментально забыла и про повара, и про Лиса напрочь.

Перед ней открылась страшная картина, словно из фильмов ужасов — ряд полуразрушенных природой домой стояли на не менее разрушенной улице.

«Там была построена деревня для археологов», — вспомнила она слова Феликса. Да, эта была та самая деревня. Одноэтажные дома не были разрушены в полном смысле этого слова, их просто медленно убивала природа, как человека — жизнь. И вот это ощущение конечности всего сущего очень отчетливо чувствовалось на этой улице. Оно читалось во всем: в травинке, выросшей на полуразвалившейся крыше, в дороге, растрескавшейся на тысячи кусочков, и, конечно, в звенящей пустоте.

Все дома были не жилые, и это было очевидно. Во многих не осталось окон, но даже на одном, в котором они сохранились, все равно стояла печать пустоты. Зина была уверенна, что любое жилище имеет свою душу, пока оно служит людям, словно находящийся в нем человек делится с домом частью своей души. Так вот в этих домах душ не было уже давно, а возможно, и никогда.

В тупике возвышалось двухэтажное здание. Оно не было похоже на все те, что шли по бокам разбитой улицы. Сооружение было больше, выше, и архитектура у него была несколько интересней простеньких одноэтажных домиков. Но самое главное — в нем горел свет. Большие ступени несколько облупились, а вот входная дверь сияла новизной. Дернув за ручку и поняв, что она закрыта, Зина решила обойти здание и не прогадала — дверь пожарного выхода была открыта настежь, но Зина не смогла себя заставить войти в нее. После слишком яркого парка отдыха, после страшных развалин деревни археологов у нее захватило дух от панорамы, что она увидела за домом.

Плато Акон в солнечном свете, со своими реками и странными огромными камнями вызывало восторг. Вдруг вдалеке Зина увидела девушку, танцующую в одиночестве на одном из скалистых обрывов. Разглядеть ее было трудно, и тогда Зинаида взяла телефон и открыла камеру. Чудесная штука нынешние смартфоны, можно приблизить изображение, и никакие бинокли не нужны.

Но камера телефона показала, что девушка не танцует, как ей показалось сначала, а усердно молится, стоя на коленях. Зина почувствовала себя некомфортно, словно она подглядывала через замочную скважину. Девушка же, будто почувствовав на себе внимательный взгляд, повернулась в сторону дома, и Зинаида сразу узнала ее.

Это была Тиара, та самая подруга Феликса, ради которой они и приехали сюда. Сейчас, правда, в отличии от фото, ее пшеничные волосы не были красиво уложены, а висели, длинной неаккуратной копной закрывая бледное лицо, но ее смоляные глаза невозможно было не узнать. Несколько минут посмотрев в сторону Зины, Тиара подошла к краю скалы словно приготовившись спрыгнуть.

— Что вы здесь делаете? — прозвучал встревоженный голос, и от неожиданности телефон выпал у Зины из рук.

За спиной стоял Артемий-Лис и первый раз за их знакомство не улыбался.

— Я же вам сказал, сюда нельзя, — произнес он по слогам. Складывалось впечатление, что мужчина еле сдерживает гнев и очень старается, чтобы его голос не дрожал.

— Там девушка, — Зина показала в сторону скалы. — Кажется, она хочет покончить жизнь самоубийством.

— Там никого нет, — вглядевшись в даль сказал Лис.

— Но она только что там была! — воскликнула Зина. Она оглянулась и действительно не увидела Тиары. — Думаю, она спрыгнула, ее надо спасать!

— А я думаю, что вы сейчас врете, чтоб оправдать свое нарушение, — жестко возразил Арсений. — У нас с вами два варианта. Первый: вы немедленно убираетесь отсюда и больше не суете свой нос, куда вас не просят, а я по доброте душевной об этом забываю. Второй: я сообщаю о нарушении условий контракта, а дальше вас немедленно выдворят из парка и потребуют выплатить неустойку. Даю вам право выбора, у вас одна минута. Иначе я автоматически выберу второй.

Он был полон решимости, а глаза горели холодным огнем, поэтому, взвесив все за и против, Зина сдалась.

— Первый вариант, — вздохнула она, стараясь запомнить ситуацию до мелочей и разобрать позже, ведь что-то неуловимое, но очень важное ускользало от нее, и Зина это чувствовала. — Только прошу вас, прогуляйтесь все же вон до того обрыва, вдруг мне не показалось, и человеку нужна помощь.

— Хорошо, но вы должны уйти немедленно, — сказал Артемий уже мягче, но по-прежнему торопя Зину.

— Конечно.

Зина тут же направилась по разбитой дороге в сторону парка. Ей казалось, чем быстрее она уйдет, тем быстрее это нервный администратор поможет девушке.

— Я думаю, вам не надо объяснять, что это было последнее предупреждение, — прокричал уже в спину Зине Артемий, словно хотел убедиться, что она его поняла. Ей, воспитанной девочке, так захотелось показать этому хаму неприличный жест, что пришлось даже сжать пальцы в кулак, чтобы ненароком не передумать.

«Не время Зина, — сказала она сама себе, — сначала надо со всем разобраться. Поставить его на место ты сможешь всегда».

В порыве страха за девушку на обрыве и в ярости в адрес упрямого Артемия, Зина даже не вспомнила, что оставила в траве не только выпавший от испуга телефон, но и красивый красный зонт, найденный на старой антресоли.

Глава 11

В конце концов мы будем помнить не слова наших врагов, а молчание наших друзей.

Мартин Лютер Кинг

У Любавы Мефодьевны никогда в жизни не болела голова. Она была здорова как бык и очень гордилась этим фактом. В детстве маленькая Любава бегала на всех зарницах и школьных олимпиадах марафоны и спринты, побеждая всех и каждого. Отец охал и говорил, что зря она все это, лучше бы в церкви помогла, а не дурью маялась, но от этих упреков Любава бегала только быстрее. Словно старалась убежать от уготованной ей участи быть как все, служить всю жизнь в церкви. Правда, когда в двенадцать лет начала расти грудь, бегать стало тяжелее, но упорная девочка продолжала это делать до окончания школы, надеясь получить еще и хорошую характеристику для поступления в школу милиции. О том, как кричал отец и плакала мать, когда Любава в тайне от них все-таки поступила в желаемое заведение, Любава никогда не вспоминала, да и сейчас, спустя столько лет, тоже не хотела, похоронив воспоминания очень глубоко.

Пора было уже отстраняться от этих чудиков, поиграла вчера в команду и ладно, настало время приступать к настоящему делу. То, что камер в парке нет, это плохо, потому как если камеры есть, к ним всегда можно подключиться, а так придется ставить свои. Несмотря на комплекцию и возраст, Любава Мефодьевна ощущала себя сейчас Джеймсом Бондом, Штирлицем, Борном, ну, и еще миллионом всяких героических мужчин разом. За жизнь у нее накопилась масса знаний и умений, которые почему-то не понадобились государству, а зря. Начальство чаще замечало округлые формы Любавы Мефодьевны, что были у нее с самой молодости, да ее хоть и привлекательное, но довольно простецкое лицо. Они твердили, что разведчицами должны быть красотки, которые, в крайнем случае, смогут соблазнить объект. Женщин из народа, о которых говорят «кровь с молоком», даже таких умных, как Любава Мефодьевна, не жаловали, а определяли за компьютер и другие приспособления криминалиста в душную лабораторию.

В молодости она искренне не понимала, почему начальство любит красивых, а теперь удивлялась к его тяге к молодым. Ведь у таких, как она, столько плюсов, например, опыт, плюс им не надо уходить в декретный отпуск, и еще у них не будут постоянно болеть маленькие дети. Также пенсионеры не заглядываются на мужчин и не заводят шашни на работе, хотя в этом вопросе Любава Мефодьевна лукавила. Она была женщина одинокая, так что бывало нет, нет, да и заглядывалась на какого-нибудь статного коллегу.

Но всех преимуществ полицейских пенсионеров начальству не надобно. Им хочется видеть красивые молодые лица — такой